Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)

Курукин Игорь Владимирович

Однако на этом успехи закончились. В июне Левашов признал: «ребели-занты» в бою уступают войскам, но дальнейшее «разширение» российских владений на южном берегу Каспия невозможно. Для дальних экспедиций возможностей не было, а жаркое лето и «нездоровый воздух» подрывали силы войск гораздо больше, чем мизерные боевые потери. 16 июля 1724 года у Левашова из 4706 солдат и офицеров 1270 были больны, а согласно рапорту от 16 сентября, на 1603 здоровых приходилось уже 2264 больных. За два месяца от болезней умерло 853 человека^{323}.

Результаты военных действий 1722-1723 годов так и не получили дипломатического завершения. В апреле 1724-го прибывшие в Решт «резидент» унтер-лейтенант флота Борис Мещерский и Семен Аврамов отправились к шаху. Дипломатический вояж превратился в серьезное испытание. Уже по дороге посольскому

конвою пришлось выдержать настоящее сражение с четырьмя сотнями повстанцев на переправе у местечка Кесма. В качестве извинений рештский визирь объявил: «Ребята де играли, не изволь гневатца, мы де, сыскав их, жестоко накажем».

Затем послы в течение месяца вели безуспешные переговоры в Ар-дебиле. Тахмасп в беседе с ними уважительно называл Петра I «дядей», однако расчет царя на уступчивость находившегося в безвыходном положении непризнанного шаха-изгнанника не оправдался. Эхтима-девлет и другие министры заявили, что Измаил-бек не имел полномочий на заключение подобного договора, и категорически «отреклись» от его ратификации. «На предложения наши такие дают ответы аки люди умалишенные», — докладывал Мещерский Левашову. К шаху же, которого его слуги «повседневно спаивают», ему пробиться так и не удалось. Ничего не добившись, 24 мая посланцы с трудом выбрались из Ардебиля. Едва они отъехали от города, как их нагнали шахские «приставы» и стали пугать окрестными разбойниками; и «по отъезде их несколька минут спустя, человек с 40 или болше ширванцов конных наскакали и кричали, чтоб они без мучения головы дали себе отсечь». Дипломаты и их охрана четыре часа отстреливались от нападавших и в конце концов пробились; но и далее в нескольких «узких местах» на дороге в них не только стреляли, но и «с гор каменья великие пущали»^{324}. Прибывший в июне в Решт с почетом и закупленным в России товаром Измаил-бек ехать к своему государю категорически отказался, предпочитая оставаться на содержании под русской охраной.

Повстанцы стали преследовать тех, кто сотрудничал с русскими, а увещаниям российских властей противопоставляли свои воззвания. 5 июня 1724 года в Решт явился с отрезанным ухом купец Дарбыш Мамес и рассказал, что в двадцати верстах от города в деревне Белесабан был «принародно» избит, ограблен и едва избежал казни. Он и доставил такую «бунтовскую» прокламацию, переведенную на русский язык в канцелярии Левашова: «Старшие и редовые рященские и фуминские и кучеиспоганские. Ведайте вы, которые люди исполняют бригадира бека прихоти и ему служат и в деревнях к старостам ради объявления кто пойдет, и тому кара такая»^{325}.

В сентябре Левашов вынужден был доложить, что «весьма все провинции и деревни бунтуют, и при них все дороги засекли, и приезд всем пресекли, и во многих местах собрание умножаетца». В ответ начались репрессии. Русские «партии» стали расправляться с пленными, «…некоторые повешены, а некоторые четвертованы, а иные на колья посажены и в розных местах несколько дворов бунтовщичьих созжено и разорено, в которых в стенах бойницы поделаны», — докладывал генерал Петру 5 октября 1724 года. Тем не менее, «кумуникации от Ряща до Перебазара и до новой крепости и от Катеринполя до Кескера с нуждою и з боем со- держатца», а подчиненные Левашова могут передвигаться по гилянским дорогам только отрядами не меньше ста человек^{326}.

В рапорте Матюшкину российский управитель признавал: «…домы свои оставя, <местные жители> в леса уходят, но и натуры здешних мест, рвы и коналы и беспутные уские дороги в том им помогают, а полкам беглецов сыскать невозможно. И зима по здешним теплым краям быть им в лесах не возбраняет — не так, как в других краях стужа из лесов выгоняет». «А особливо, по многим резоном как видно, под высокою державою его императорского величества быть весьма не желают и в том намерены состоять», — делал он неутешительный вывод^{327}.

На 1 октября 1724 года командующий располагал 13 515 здоровыми и 4651 больным солдатами и офицерами; количество выбывших из строя не восполнялось прибывшими 2800 новобранцами^{328}. С началом осенних штормов доставить подкрепление стало невозможно. Выступления же против русских начались и в других местах. 2 октября только что вернувшийся из Москвы в Астрахань Матюшкин доложил о трагедии, случившейся на Куре с высадившейся там командой из шестисот солдат и офицеров подполковника

Зембулатова: 31 августа «наип сальянской из оных, зазвав к себе в гости реченного подполковника Зембулатова и с ним были капитан и два порутчика и подпорутчик, кондуктор да 15 человек салдат, которых всех порубили, потом напали на лагирь, где стояли салдаты против ево наипова двора на другой стороне Куры реки; и был бой, и видя их сильное неприятельское нападение, убравши из лагора на бусы, отошли от них отводом» и ушли в Баку^{329}. Сразу же после убийства русских офицеров и солдат в Сальяны вступил отряд, направленный Тахмаспом. Лазутчики, посланные бакинским комендантом в Сальяны, по возвращении сообщили, что шахские войска численностью в четыре тысячи человек под командованием бывшего дербентского султана Алхаса прибыли в город. Они слышали, что шах собирается отправить на помощь бакинскому Дергах Кули-беку отряд из пятисот человек во главе с сальянским наибом. Наиб Гуссейн-бек послал своих людей «засесть у нефтяных колодезей», чтоб не допустить туда русских.

Волнения начались и в городе. «Изменником» оказался выступивший в прошлом году за сдачу Баку русским юзбаши Дергах Кули-бек, который ранее разоблачил действия бывшего бакинского султана, ведшего переписку с Хаджи-Даудом. Полковник Остафьев, в сентябре 1724 года сменивший на посту бакинского коменданта бригадира Барятинского, сообщил, что Дергах Кули-бек 4 сентября тайно послал своего слугу в Баку — передать жителям, чтобы те покинули город семьями. В тот же день к Остафьеву пришли местные жители Гаджи Селим и Селим-хан, которые сообщили, что Дергах Кули прислал за людьми из-за «случившегося в Сальяне несчастья». Сам же Дергах Кули-бек 5 сентября писал Остафьеву, что он выехал из города по своим делам, а узнав о случившемся в Сальянах, решил, что его могут заподозрить в сговоре с сальянским наибом. Полковник Остафьев арестовал в Баку четырех офицеров-юзбаши, 258 служивых и торговых людей, подозреваемых в подготовке антирусского выступления. Недовольство бакинской знати было связано с ограничением их прав при комендантском управлении, а также с приказом отдать нефтяные колодцы на откуп в пользу русской казны (раньше местные правители значительную часть этих доходов оставляли себе)^{330}.

Матюшкин дал полковнику Остафьеву указание: всех арестованных бакинцев, кроме индийских купцов, допросить «об умыслах их и из оных для страху над винными чинить экзекуцию, а дворы и пожитки переписав, запечатать, и старатца ево юзбашу Дергах Кули-бека самого поймать». Султанство в Баку было временно упразднено, и власть в городе и окрестных селениях полностью сосредоточилась в руках коменданта. Участник Персидского похода и взятия Баку майор Иоганн Гербер в своем описании новых российских провинций указал: «…в следующем 1724 году открылася конспирация сего Дерла Гули беки (Дергах Кули-бека. — И. К.) которой с Хаджи-Даудом согласился, чтоб ему к тому назначенному дню несколько войска из Шемахи к Баке прислать, которого помощию и с своими подчиненными кызылбашами он российский гарнизон вырубить хотел и с городом под турецкую власть поддаться. Как сие открылось, то он с тремя главнейшими спасся и в Шемаху уехал»^{331}. Русский же гарнизон Баку страдал от отсутствия «конских кормов» и дров, используя в качестве топлива нефть.

Жители стали покидать город, «забрав жен и детей». Чем именно было вызвано возмущение, сказать трудно. Возможно, ему способствовали высылка в Астрахань бывшего султана и произведенное по указанию царя (данному в резолюциях на доклад М.А. Матюшкина от 29 мая 1724 года) сокращение числа бакинских «служивых людей» из местных «обывателей» с 300 до 100 человек и урезание их жалованья^{332}. Петр распорядился отправить бывшего султана на каторгу «в Рогорверк», то есть Рогервик (не в «Рогочевск», как ошибочно указано в публикации документа)^{333}. Комендант, полковник Остафьев, принял решительные меры: 262 человека были «забраны под караул», и командующий приказал «из оных для страху над иными чинить экзекуцию, а дворы их и во оных пожитки, переписав, запечатать». Даже в лояльном Дербенте было неспокойно: армянский епископ Мартирос объявил Юнгеру, что, по его сведениям, уцмий, шамхал и Сурхай-хан договорились с наибом «собратца и вырубить руских и армян»; к счастью, эта информация не подтвердилась^{334}.