Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)

Курукин Игорь Владимирович

Выполнить поручение оказалось не так-то просто. Генерал послал в Тарки своего флигель-адъютанта с приглашением шамхала на совет. Но Адиль-Гирей объяснил посланцу, что ему «в крепость Святого Креста ехать невозможно, войско де ево и тавлинцы все в собрании и пишут к нему, чтобы он к ним выехал сего ноября 23 дня, а ежели де не выедет, то хотят отложитца и итти в Шемаху, а ис Шемахи в Баку, в Дербень и на крепость Святого Креста войною, а он де не допуская их к тому намерению, как верной слуга его величества, хочет ехать с ними в Шемаху, которую хочет привести под руку его величества». На уговоры явиться для получения грамоты императора, в которой якобы «милостиво вас его величество по-хваляет и признавает в горах первым и поверенным человеком, и повелено с тобою во всем советовать и чинить обще, а без совету вашева ничево делать не повелено», шамхал поддался — но только с условием встретиться с генералом «на половине дороги от Тарков к урочищу Дурвасу».

Для

переговоров тарковский владелец прислал своего визиря Имам-верди и советника Аджи Будая, перед которыми Кропотову пришлось разыграть спектакль с предъявлением подложной царской грамоты и «учинением» присяги в том, что «шемхалу задержания не будет», которой, по мнению генерала, гости поверили и обещались, дабы шемхала к тому веема привлечь». Однако и на этот раз шамхал не поехал, передав, что его подданные самовольно «намерены быть войною на донские ново-строящияся казачьи городки, а буде тое ночи не будет, то на другой день к ночи всеконечно будут быть, а на крепость Святого Креста пойдут ли, или нет, о том якобы не известен». Русскому командованию пришлось срочно отправить на помощь поселенцам отряд драгун, но горцы так и не появились. А сам Адиль-Гирей, по сведениям «куртумкалинского князя Мурзы Амилатова сына», отправился на встречу с уцмием, «а какая у них дума, того не ведает».

Игра в кошки-мышки оказалась безрезультатной. Кропотов должен был признать: «…буде по тем моим призывом реченной шемхал сюда не прибудет, то другими способами доставать ево, не толико бы з детми и одного, будет весьма трудно, ибо ежели с ним постулат по силе выше-изображенного, присланного ко мне из государственной Иностранных дел коллегии и его императорского величества указу, чтоб вызвать ево в которое место под претекстом для каких дел, то он малолюдством никогда не поедет, к тому ж у него везде есть кораулы и розъезды и, ежели хотя малые покажутца наши люди, то от них зажигают маяки во всех местах и многие их народы збираютца в одно место, которых может одним часом до десяти тысеч или более собратца, к тому ж нынче имеется известие, что их горских народов лезгинцов, тавлинцов, кумык и протчих есть в собрании восемдесят тысеч и оное от него, шамхала, посыпанному от меня адъютанту объявлено, с которого ево объявления при сем покорне приложенною копиею объявлено, и за таким случаем никоими делами поймать ево на дороге не возможно, а буде следовать к нему в Тарки для того, чтоб ево там и з детми поймать и того веема учинить не можно, понеже в команде моей веема малолюдно»^{314}.

В декабре 1724 года в его распоряжении имелись лишь четыре тысячи «регулярных» войск (при 756 больных). Боевой генерал, похоже, даже пал духом, жаловался на отсутствие толковых штаб-офицеров и просил у Макарова отозвать его по причине «тяшкой каменной болезни»^{315}. Кропотов отказался выполнить приказ командующего об отправке части находящихся в его распоряжении войск в Гилян. 20 декабря он доложил, что подданные Адиль-Гирея «непрестанно и едва не по вся дни и ночи нападают на новопоселенных донских Козаков городки и как у них, так и у малоросийских Козаков лошедей отгоняют и людей ранят, до смерти побивают и в полон берут»: «… а они от себя отпору дать не могут, для того что из донских сюда прибыло настоящих Козаков веема немного, а протчие являютца помещичьи беглые, которые к военному делу веема незаобыкновенны, а Козаков черкас сколько сюда прибыло с ружьем и без ружья, оному покорне при сем приобщаю ведомость, а прибывшие люди веема самые плохие, между которыми есть малолетные и престарелые, а действительных Козаков очень не довольно… и от помянутых неприятельских непрестанных нападеней в разные месяца и числа перестрелено и отогнато лошадей у донских 822, у молоросийских 394, всего 1216, да и впредь от непрестанных их набегов спокойства всегда быть не надеюсь, ибо ныне уже нисколько тысеч в лесу приуготовленных фашин и колья позжено, и, ежели приходящую весною 1725-го году пехотные три баталиона отсюда в Гилянь взяты будут, всепо-корне прошу, дабы указом его императорского величества повелено было сюда в прибавок прислать к весне регулярных две тысечи, без которых здесь, за объявленным от неприятельских людей неспокойством, никоими делы обойтись не возможно и за малолюдством не толико бы полевой отпор чинить, но и гварнизоны содержат будет неким»^{316}. У драгун имелось лишь 434 «годных» лошади, а у казаков — 858.

Кропотов беспокоился не зря, хотя и преувеличивал военные возможности противника. Его уже не раз предупреждали о враждебной позиции шамхала. Так, в декабре уздени аксайского владельца Султан-Магмута объявили, что нападения на русских устроил сын шамхальского советника Аджи-Будая и во время одной из стычек погиб в бою; мстить за него отправился сын шамхала Казбулат, чьи люди убили 16 казаков. «Адел-Гирей вам неприятел, не изволте ему ни в чем верить, и что он к вам пишет, то все вас обманывает», —

уверял в начале января «костековский князь» Руслан-бек^{317}.

В Гиляне ситуация была еще более напряженной. 30 января 1724 года Левашов докладывал царю, что прошедшее «тяшкое лето» унесло жизни многих солдат, и к ноябрю 1723-го у него осталось только 600 здоровых бойцов. Командир приказал подчиненным, чтобы «изнеможение наше сколко возможно от персиян таили, а умерших по ночам хоронили» — следы русского кладбища близ крепости были видны больше стролетия спустя^{318}. Купечество как будто стало «умножатца», в Решт прибыли караваны из Вавилона и Тебриза с тремя тысячами вьюков разных товаров. Русские власти нашли с торговцами общий язык и с помощью их «извозчиков» даже перевезли в город провиант из Перибазара. Прибывшие купцы во главе с рештским даругой (чиновником, ответственным за сбор налогов) пожелали осмотреть российские корабли. Левашов устроил им экскурсию с «ласковым приемством» и последующим банкетом, во время которого гости «веселились и были шумны и силны зело»^{319}.

Однако рештский визирь Мамед Али-бек (или, по другим документам, Мухаммед Али) и кескерский Мир Азис заняли по отношению к «союзникам» недружественную позицию. В окрестностях занятого русскими Решта местные «воинские собрания» строили укрепления и захватили команду и пассажиров выброшенного бурей на берег русского эверса. Понимая, что бездействие будет воспринято как признак слабости, Левашов вывел отряд в 300 человек и лихой атакой захватил «шанцы» на берегу Энзелийского залива, взяв в плен защищавшего их Делевар-бека и два десятка его людей. Демонстрация силы имела успех: персияне сразу же освободили пленных и отправили их в Решт в «парчовых халатах». Тем временем подошли подкрепления из Астрахани, и в начале 1724 года Левашов располагал 3226 солдатами и офицерами (из них 882 больных); кроме того, на русской службе появилась конная армянская команда из 50 человек^{320}.

Ситуация еще более обострилась, когда царь приказал бригадиру обнародовать заключенный с Измаил-беком договор и «объявить тем провинциям, что они уступлены; того ради во имя Господне вступай рядом во все дела, и ежели станут говорить, чтоб подождать, пока шах ратификовать будет, не слушать, но приниматься за полное правление как следует, а кто противиться будет, силою поступать с разсуждением по делу и времяни смотря».

Левашову предписывалось «власть и правление визирское взять на себя… визирю объявить, что ему и его служителям уже делать нечего, того ради чтоб он ехал куда похочет и с добрым манером его отправишь; буде же скажет, что он не смеет ехать без указу шахова, то его силою не высылать, только б ни во что не вступался, и ничего не делал; также и квартиру свою визирскую уступил вам, а ежели что станешь противное делать, тогда его выслать». В том же указе царь требовал немедленно отправить посольство к шаху для ратификации договора и наладить сбор налогов; наметил программу освоения природных ресурсов Гиляна, «где что родится», в том числе селитры, меди и свинца. В отношении других уступленных, но еще не занятых русскими войсками территорий Петр был более осторожен — распорядился «к весне тебе обстоятельно к нам отписать, какие места и провинции своими людьми содержать и управлять можешь».

Другим предназначенным для всеобщего известия указом бригадир назначался «верховным нашим управителем в Гиляне и над всеми по обеим сторонам лежащими провинциями, кроме Дербента, Баки и Астрабада» с теми же полномочиями, «как прежние от шахова величества тамо бывшие управители управляли и чинили»^{321}.

В базарный день 23 февраля 1724 года новый «управитель» объявил полученные им повеления вместе с увещевательными «письмами» посла Измаил-бека новым царским подданным; по окрестным селениям их разносили гонцы-армяне. Реакция оказалась неутешительной: гилянская верхушка, по мнению Левашова, была возмущена «лишением лакомств», но оказалась «разномысленной»; тем не менее «военные собрания» вокруг Решта умножились, «дороги заступили и на реках крепости построили и всякими мерами народ развращают и стращают».

Располагавший четырехтысячным гарнизоном бригадир решил не дожидаться объединения «бунтовщиков». Отряд полковника Шипова разогнал их «партию» на реке Пасахани. Вслед за тем Левашов сумел договориться с кескерским визирем — отряд под командованием майора В. Нейбуша без боя занял находившийся в 45 верстах от Решта Кескер, а затем разгромил противника под этим городом: 26 человек было «побито», а в качестве трофеев русским достались 13 пушек, 13 лошадей, брошенные пищали, порох и сабли. На Кескерской дороге от Энзелийского залива была возведена новая крепость, получившая название Екатеринполь. В июле подполковник Капрев во главе отряда в 700 человек после удачного боя занял селение Куч-Испогань и город Лагиджан^{322}.