Перстень старой колдуньи
Шрифт:
– Ну, маленькая, ну, милая моя! Ну, что ты? Все хорошо! Сейчас приедем домой - электрички ведь ещё ходят - отогреемся... и все потихоньку наладится.
– Ничего.. не на-ла...дится, - лепетала она, задыхаясь от слез, - ты нич-чего не... зна-ешь!
– Я все знаю, маленькая! И даже то, чего ты не знаешь... Только ты погоди немножко - до Рождества осталось всего каких-нибудь два часа. Ну, может быть, чуть побольше ... А после все будет у нас с тобой по-другому по-новому. Ты просто верь мне и все!
– Ни по-новому - ни по-ста...рому... нич-чего не будет у нас! Пот-тому, -
– она задохнулась совсем и приникла к его груди.
– Потому что по-старому я больше жить не могу...
– Вот и хорошо! И не надо! Будем просто жить! Это ж так здорово, Женька! Рождество! Снег кругом! Никого... И новая жизнь начинается!
– А по-новому жить мне не дадут. Меня не пустят туда - в эту новую жизнь... Ой-ей-ей!
– она совсем сникла и заплакала как маленькая, изо всех сил вцепившись в воротник его дубленки.
– Давай мы с тобой сейчас просто сядем на электричку, - уговаривал он её, осторожно высвобождая свой воротник из её цепких лапок.
– А потом успокоимся и подумаем обо всем. Хорошо?
Она подняла зареванное, но все равно прекрасное свое лицо, - самое драгоценное, что было у него в мире! Постояла с минутку, вглядываясь в его глаза, как будто могла прочитать в них ответ на все вопросы, терзавшие её бедное сердце. И просто сказала:
– Да.
И хлопотливая электричка унесла их прочь из заснеженной сказки - там, вдали осталось Абрамцево, искрящее драгоценными высверками нетронутого снежка, скамья Врубеля и церковь, расписанная васильками, в которую они так и не заглянули, и Нил Алексеевич Левшин - подвижник с душою ребенка... потому что только ребенок может с такой любовью и преданностью всматриваться в красоту мира, для него ещё первозданного... Один из тех, кто, не требуя ни почестей, ни наград, удерживает на своих плечахсводрусской культуры.
А Женя и Кит сидели на жесткой холодной лавке качавшегося вагона - у окошка сидели, прижавшись друг к другу. Им было хорошо. Женя сразу задремала - сказалось все пережитое за эти нелегкие дни. А Никита... он думал думу нелегкую.
Ему предстояло трудное возвращение.
Нет, о родителях, - как это и не прискорбно, - он не думал теперь. Что сказать Жене? Признаться в том, что он почти всю ночь провел под окном старухи или нет? Что он все видел, все слышал... И даже более... Он подслушал разговор тетки с ужасным демоном и знает то, чего не ведает сама Женя. Он знает, кто убил её мать! И разве может он, - вот так, сразу! огорошить её этим известием? Мол, тетушка твоя, к которой ты все последние годы бегала как собачонка, маму твою отравила! Да, он этим Женю убьет! Ну, не убьет, - но в душе её сорвется что-то, сломается... И скорее всего, он станет ей ненавистен! У неё удивительно тонкая и ранимая душа, а потому реакции очень часто - взрывные, опасные. Ей ведь столько пришлось пережить!
Но главное - он должен помочь ей поверить в себя, а не в проклятое теткино наследство! Уберечь от страшного дара старухи - его девочка не будет колдуньей! Не станет прислужницей тьмы!
Но ведь они приближаются к Москве - к городу, где теперь эти самые силы тьмы гуляют на воле! Там, в Абрамцево, под защитой любви, которая проницает
Это была старуха!
Главное продержаться до Рождества, главное - не пустить тудаЖеню. А там, - он почему-то был абсолютно уверен в этом, - зло отступит.
Но идут волхвы под Вифлеемской звездою - идут и теперь, в эти минуты, где-то здесь, на земле... И чудо повторится. Оно повторяется снова. Волхвы уже близко... Скоро они возвестят миру, что спасена любовь.
Ей, грядет младенец-спаситель! Грядет Рождество...
Господи, только бы поскорее!
Они миновали "Таининскую", и Женя проснулась. Она потерлась щекой о Никитино плечо. Зевнула, прикрыв рот ладошкой.
– Что, уже скоро?
– она выглянула в окно.
– Какая сейчас будет станция?
– Сейчас "Перловская" будет. Потом "Лось". Если, конечно, не ошибаюсь. Но, вроде бы, так. Мы уже совсем близко - минут двадцать осталось. Устала?
– Ну что ты! Я так хорошо поспала. У тебя так хорошо на плече... Я и не думала, что ты такой... мягкий!
– Да, какой я мягкий, - буркнул он, отвернувшись.
Он и не знал, что бывает с сердцем, когда его тронет ласковое слово любимой...
– Никита?
– Чего?
– Мне мама снится. Она сидит в беседке, увитой плющом, улыбается и... от её рук тянется такой тонкий лучик, который поднимается в небо. Он потом расширяется и превращается в прозрачный мостик и ведет туда, где звезды и ангелы. Там все светится, там так хорошо! Там ждут нас.
Он крепко обнял её. И глуховатым голосом начал читать любимое мамино стихотворение - "Синюю звезду" Гумилева.
"Я вырван был из жизни тесной,
Из жизни скудной и простой,
Твоей мучительной, чудесной,
Неотвратимойкрасотой.
И умер я... и видел пламя,
Не виданное никогда.
Пред ослепленными глазами
Светилась синяя звезда,
Как вдруг из глуби осиянной
Возник обратно мир земной
Ты птицей раненой нежданно..."
– Нет!
– вдруг вскрикнула Женя и, вся дрожа, прильнула к нему.
– Я не могу! Это так... так...
– Я не буду, не буду, только ты не волнуйся! Ты успокоишься, и потом мы вместе потихонечку станем читать стихи. Просто это так хорошо, что сразу и не выдерживаешь... да?
Она молча кивнула и уткнулась носом в его рукав. Помолчала. Подняла голову и с надеждой взглянула на него.
– А как ты думаешь, я так смогу... нет, не как Врубель! Но просто... чтобы вещи живыми у меня получались, и людей радовали, и все тогда
становилось бы на свои места - и жизнь, и... да?Я тебе сейчас открою свою самую заветную мечту. Только ты никому не расскажешь?
– Вот те крест!
– он рассмеялся, но перекрестился без смеха - всерьез.
– Я хочу найти свою красоту. Слепить её своими руками и чтобы все люди её увидали и... им бы жить стало легче. Вот! Глупо, да?