Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)

Скотт Вальтер

накануне принц предавался допоздна излишествам пи-

рушки, а щеки горели неестественным румянцем: то ли еще

не прошло действие вакхической оргии, то ли утром он

вновь приложился к чарке, чтоб опохмелиться после ноч-

ного кутежа.

Таков был герцог Ротсей, наследник шотландской ко-

роны, возбуждавший своим видом вместе и злословие и

сострадание. Все перед ним обнажали головы и расступа-

лись, между тем как он повторял небрежно:

–

Не к спеху, не к спеху – туда, где меня ждут, я приду и

так не слишком поздно. Что там такое? Девуш-

ка-менестрель?.. И вдобавок, клянусь святым Эгидием*,

премиленькая! Стойте, друзья, я не был никогда гонителем

музыки… Голос, право, совсем недурен! Спой для меня

твою песню с начала, красотка!

Луиза не знала, кто к ней так обратился, но знаки по-

чета, оказываемые всеми вокруг, и то безразличие, та не-

принужденность, с какой он их принимал, сказали ей, что

перед ней человек самого высокого положения. Она начала

сызнова свою балладу – и спела ее так хорошо, как только

могла. А юный герцог, казалось, даже загрустил или рас-

трогался к концу песни. Но не в его обычае было преда-

ваться печальным чувствам.

– Жалобную песенку ты спела, моя смуглянка, – сказал

он, пощекотав под подбородком музыкантшу и, когда она

отпрянула, удерживая ее за ворот жакета, что было не

трудно, так как он вплотную подъехал на коне к крыльцу,

где она стояла. – Но я поручусь, ты, если захочешь,

вспомнишь песенку повеселей, ma bella tenebrosa35. Да! И

ты можешь петь в шатре, а не только на вольном взгорье, и

не только днем, но и ночью.

– Я не ночной соловей, милорд, – сказала Луиза, пыта-

ясь отклонить галантное внимание, плохо отвечавшее

месту и обстоятельствам, хотя тот, кто с нею говорил, ка-

залось, надменно пренебрегал этой несообразностью.

– Что тут у тебя, милочка? – добавил он, отпустив ее

ворот и взявшись за сумочку, висевшую у нее на боку.

Луиза с радостью освободилась от его цепкой хватки,

развязав узел на ленте и оставив мешочек в руке у принца.

Отступив настолько, чтоб он не мог до нее дотянуться, она

ответила:

– Орехи, милорд. Осеннего сбора.

Принц в самом деле вынул горстку орехов.

– Орехи, дитя?.. Ты поломаешь о них свои жемчужные

зубки… испортишь свой красивый голосок, – сказал Ротсей

и разгрыз один орех, точно деревенский мальчишка.

– Это не грецкие орехи моего родного солнечного края,

милорд, – сказала Луиза. – Зато они растут невысоко и

доступны бедняку.

–

У тебя будет на что купить еду посытнее, моя бедная

странствующая обезьянка, – сказал герцог, и впервые голос

его зазвучал искренней теплотой, которой не было и тени в

35 Моя смуглая красавица (итал.)

наигранной и неуважительной любезности его первых

фраз.

В это мгновение, обернувшись к провожатому за своим

кошельком, принц встретил строгий, пронзительный

взгляд высокого черноволосого всадника на мощном си-

зо-вороном коне, въехавшего с большою свитой во двор,

покуда герцог Ротсей был занят Луизой, и замершего на

месте, чуть ли не окаменевшего от изумления и гнева при

этом неподобном зрелище. Даже тот, кто никогда не видел

Арчибалда, графа Дугласа, прозванного Лютым*, узнал бы

его по смуглому лицу, богатырскому сложению, кафтану

буйволовой кожи и по всему его виду, говорившему об

отваге, твердости и проницательности в сочетании с не-

укротимой гордыней. Граф окривел в бою, и этот изъян

(хоть и незаметный, пока не приглядишься, потому что

глазное яблоко сохранилось и незрячий глаз был схож с

другим) накладывал на весь его облик печать суро-

во-недвижной угрюмости.

Встреча царственного зятя с грозным тестем произошла

при таких обстоятельствах, что привлекла всеобщее вни-

мание, окружающие молча ждали развязки и не смели

дохнуть из боязни опустить какую-нибудь подробность.

Когда Ротсей увидел, какое выражение легло на суро-

вое лицо Дугласа, и понял, что граф не собирается сделать

ему почтительный или хотя бы учтивый поклон, он, ви-

димо, решил показать тестю, как мало он склонен счи-

таться с его недовольством. Взяв из рук камергера свой

кошелек, герцог сказал:

– Вот, красавица, я даю тебе один золотой за песню,

которую ты мне пропела, другой – за орехи, которые я у

тебя украл, и третий – за поцелуй, который ты мне пода-

ришь сейчас. Ибо знай, моя красавица: я дал обет святому

Валентину, что всякий раз, когда красивые губы (а твои за

отсутствием лучших можно назвать красивыми) порадуют

меня приятным пением, я прижму их к своим.

– За песню мне уплачено с рыцарской щедростью, –

сказала, отступив на шаг, Луиза, – мои орехи куплены по

хорошей цене, в остальном, милорд, сделка не подобает

вам и неприлична для меня.

– Как! Ты еще жеманишься, моя нимфа большой до-