Первая Конная
Шрифт:
Буденный вздрогнул и, поднявшись на стременах, оглядел ряды. Сияющий жеребец его, высоко вскидывая ногу, бил в землю копытом.
— Товарищи бойцы и командиры! — громко и отчетливо крикнул Буденный. — Рабоче-крестьянское правительство — первое в мире — приказывает вам атаковать неприятеля и произвести победу!
— Ур-р-а-а!.. — грянули бойцы.
— О чем он? — переспрашивали в дальних рядах.
— К победе зовет!
— Да тише вы! Дайте послухать, что человек говорит.
— Может, кого и срубят в этом бою, — голос командарма зазвучал глухо. —
— Даешь атаку! — закричал очкарик и, выкатив глаза, рассек саблей воздух.
— Ты что? — испугался за него Тимошка.
— Били мы их под Царицыным, били под Ольховкой и Дубовкой, в Дону купали. Надо их еще раз скупать, да так, чтоб два раза окунуть и один раз вынуть!
Конек вскинул голову и спустил воздух. Парень затянул подпруги.
— Ты вот что, — обернулся он к очкарику. — Мне ребята поручили беречь тебя, как Буденного. Срубят, кто письма писать будет? Письма для нас — дело первейшее. Так что езжай рядом и никуды не суйся. Ты гуся-то и того с четвертого разу порешил, куда тебе…
— Ребята, — расталкивая шеренгу и въезжая на свое место, спросил Тихомолов, — у кого закурить есть, ребята?
— У доктора спроси, — посоветовал боец в кубанке, — у него полный кисет.
— Не даст он… — засомневался Пашка.
— Эскадронный где? — спросил проезжавший мимо казак.
— Сами с утра ищем.
— Послушай, ребята, тишина-то какая.
— А что тут шуметь… Рубка, она шума не любит…
Ворошилов вновь взглянул на часы. Было без пяти шесть утра. Земля еще не очистилась от тумана, но на небе редкие облака уже были подсвечены солнцем.
— Пора, — сказал Буденный, опуская бинокль. — Пора. Самос время атаковать.
Оли стояли на пригорке, и лошади их неторопливо переступали.
Застывшие шеренги армии скрывались в редеющей пелене тумана. Прозвучала команда. Трубачи сыграли сигнал атаки и поспешно отступили за фланги.
Маслак, вдев ногу в стремена, садился на лошадь. Злой рыжий жеребец с куцым хвостом, прижав уши, кружился па месте и мочал головой.
— Держи крепче! — сердито сказал Масля к ординарцу, перенося через круп толстую ногу, грузно опустился в седло и разобрал поводья. — Вот гадкая капитель. Нету спокоя от энтой контры ни днем пи ночью. Тимошка, выкидай флаг!
— Щоб душа с него вон и кишки набок, — закричали из строя.
— Ур-р-а-а!.. — вновь грянули бойцы.
— Шашки к бою!.. — пропел Буденный.
Скрежещущий шелест прошел над рядами. Блеснули клинки.
Тысячи глаз устремились туда, где, утопая в тумане, их ждал невидимый враг.
Армия пошла в бой…
И внезапно наступила глубокая тишина. Только слышался тяжелый конский топот. Огромная конная масса, развертываясь к атаке, широким потоком заливала степь.
— Прижалась
И тут же голос казака Тихомолова произнес:
— Не переводи ты с места на рыся, Тарас Григорьевич, до его три версты бежать. Как будешь рубать, когда копей заморишь?.. Поспеешь к богородице груши околачивать…
— Рысью! — скомандовал Маслак.
Все вокруг ожило и зашевелилось. С частым топотом бригада стала спускаться рысью по балке. Перешли ручей, поднялись, и перед ними открылось холмистое поле, еще закрытое туманом.
Молодой казак потянул из-за плеча винтовку.
— Ты это брось, — сказал ему Пашка. — Шашку бери.
— Страшно… — с опаской сказал казак.
— А мне, думаешь, не страшно? Ты как будешь рубить…
— Вот так, — махнул казак шашкой. — Наискося!
— Годится! — одобрил Пашке. — Главное, распались. А если не срубить, то он тебя срубит! Понял, миляга? Руби его до седла, а дальше он сам развалится.
— Понял, — ответил казак.
— Покурить бы, братва, — тихо сказали в рядах.
— Отставить, — строго сказал «гусар», — теперь смотрите, во всех отношениях.
Пехота, выставив штыки, шла вперед. Ездовые тачанок шевелили вожжами.
— Но-о, милые, трогай…
Лошади жали уши, плотно ложились в норки, просились вперед. Тачанки все звонче постукивали колесами.
— А окопов не будет? — спросил ездовой.
— Еще тебе проволоку, — ответили ему. — Ты чо, на Германском?..
Из тумана с тяжелым топотом поднималась темная масса.
— Батарея идет.
— Набьют нам ряшку…
Теперь уже совсем рассвело. Выглянуло солнце, и легкий ветерок раздернул завесу тумана. Среди его уплывающих клочьев все увидели стену из черных мундиров и бледных лиц.
— Вот они, Семен Михалыч, — сказал Ворошилов.
Буденный поднял бинокль.
— Отборные казачьи части, — сказал он, разглядывая всадников, построенных в каре, с шашками наголо. Черные бороды лежали на груди, как иконы. Тускло блестели погоны офицеров.
— Ишь, сволочи, прах их возьми! Как на картине стоят, — сказал Ворошилов.
— Чувствуют силу, вот и красуются, — сказал Буденный, не опуская бинокля. — Сплошь — офицерские полки! Да, рубка будет!
В передних рядах лошади, горячась, переходили на галоп. Тачанки, охватывая фланги, понеслись вскачь.
Над полками и дивизиями загремело «Ура!». Возникнув в головных эскадронах, крик катился все дальше и дальше и, подхваченный остальными бригадами, скатывался то к правому, то к левому флангу, усиливаясь и переходя в сплошной гул. Конная лава стремительно приближалась к безмолвно ожидавшему ее противнику. До него оставалось не больше версты, и расстояние быстро сокращалось.
Под копытами лошадей с бешеной скоростью летела земля. Всадники грохочущей лавой вырвались на ярко освещенное солнцем, испещренное лощинами и перелесками поле.