Первая кровь
Шрифт:
Через минуту, отчаянно тарахтя, «опель» выехал за периметр «Псарни». В кузове грузовичка царила возбужденная суматоха и безудержное веселье: мальчишки до сих пор не могли поверить в происходящее.
— Кто куда, а я сразу на фильму! — перекрикивая рокот движка и гомон пацанов, вслух мечтал Сашка.
— А я конфет куль куплю…
— Мороженое…
— Цирку…
Настроение у всех зашкаливало: мальчишки толкались, пихались, дергали друг друга за рукава отутюженных парадных гимнастерок с причудливыми нашивками и галунами, выданных перед отъездом комендантом Мейером. Больше заняться в машине
— Лес… Луг… Деревня какая-то… О! О! В городок какой-то заехали…
Машина резко остановилась, мальчишки повалились с лавок, образовав кучу-малу. Сандлер, откинув в сторону клапан тента, заглянул в кузов:
— Выходи строиться!
— Приехали, пацаны! — воскликнул Сашка Чернюк, первым спрыгивая на землю.
Наконец слегка помятые курсанты покинули кузов грузовичка и выстроились перед мастером-наставником.
— Привести себя в порядок! — распорядился Михаэль, неодобрительно качая головой. — Вы не какие-нибудь шаромыжники, а имперские Псы на службе фатерлянда! Поэтому и выглядеть должны соответственно! Отряхнулись, подтянули ремни… Головин, тебя это касается в первую очередь: мамон подбери! Рябой и Пучеглазов — пуговицы застегнуть! Чернюк, рукав отряхни! Ну вот, теперь другое дело! Значит, так: далеко от ярмарки и базара не разбредаться! Вести себя примерно! Сбор на этом месте в семнадцать ноль-ноль!
— Герр Сандлер, так у нас часов нет, — пожаловался Незнанский.
— Спросите, чай языки имеются, — отбрил Петьку Михаэль. — Опоздавшие на следующую поездку могут не рассчитывать! Всем понятно?
— Яволь, герр мастер-наставник! — Курсанты в нетерпении «били копытами».
— Свободны! — скомандовал Михаэль, и ровный строй курсантов тут же рассыпался.
— Ну что, — плотоядно разглядывая вход на рыночную площадь, произнес Петька, — куда рванем?
— Давай осмотримся, — предложил Вовка, — спешить некуда.
— Ну да, — согласился Незнанский, — времени вагон.
Они, не спеша, вошли на рынок и пошли вдоль торговых палаток. Полугодовое безвылазное сидение за периметром не прошло для мальчишек бесследно. Поначалу они вели себя диковато: шарахались от прилипчивых торговцев, старавшихся навязать им что-нибудь из товара, сторонились полицаев, обходили по широкой дуге нищих. Многоголосый гомон ярмарки оглушал, суетливая базарная сутолока сбивала с толку, цветастые шали и платки, яркие юбки, малиновые атласные рубахи резали глаза. Лишь Вовка не растерялся. Глядя на него, успокоились и мальчишки. Путилов остановился возле беззубой старухи, восседавшей на низенькой колченогой табуреточке. Перед бабкой возвышался солидных размеров куль с отборными семечками, из-за которого старушку почти не было видно. Вовка деловито зачерпнул из мешка щепотку и бросил несколько семечек в рот.
—
— Так лушшие на рынке, внушек! — Бабка резво подскочила с табуреточки. — У кого хошь шпроши, — с чувством произнесла она, щуря подслеповатые глаза, — всякий скажет: добрее шемешек, шем у штарой Макарихи, нетути!
— А я и спрашивать не буду. Почем товар торгуешь? — подбоченился мальчишка, запуская руку в карман, где лежали деньги.
— Кулек — шетверташок! — бойко прошепелявила старушка.
— А если три кулька враз возьму, подвинешься в цене? — решил поторговаться Вовка.
— А шо не подвинуться, когда такой бравый хлопец прошит? Подвинушя, канешно, — легко согласилась Макариха. — За шишьдисят копеек все отдам.
— Копеек? — озадачился мальчишка. — У меня копеек нет, — он виновато развел руками, — у меня только эти… как их?.. Карбованцы. — Вовка показал старухе оливково-коричневый фантик номиналом в один карбованец.
— Якая же разница милок? — прошамкала бабулька. — Шо карбованец, шо рубль — вше едино! Вот если бы ты решмарку показал…
— Рейхсмарку? — переспросил Вовка.
— Во-во, её, милок! — закивала Макариха. — Так шо давай свой карбованец шюды, — протянула бабка костлявую морщинистую руку.
Карбованец старушка завязала в уголок черного платка, повязанного под подбородком, а из кармана на переднике выудила несколько медных монеток.
— Дерши шдачу, милок, — Макариха ссыпала мелочь в подставленную Вовкину ладошку.
— Это чего, советские, что ли? — не поверил своим глазам Вовка, рассматривая четыре монетки с гербом СССР на одной из сторон.
— Они, милок, они! — вновь закивала старушка. — А другой разменной монеты нет. Немцы ить бумашки напешатали, вошь хошь карбованцы твои. А меди, как не було, так и нет. Да ты не пужайшя, вонь Кольке моему надышь ушю шарплату рублями дали… И нишо, шо на полтишке Владимир Ильиш — за милу душу и в управе принимают.
— Спасибо, бабуль, за науку, — Вовка ссыпал монетки в карман.
— Не шаш то, не шаш то! — Макариха ловко свернула три бумажных кулька из старой газеты. Затем аккуратно заполнила их отборными зернами, зачерпывая семечки из мешка шершавой глиняной кружкой с отбитой ручкой. Вручив мальчишкам газетные свертки, она, не утерпев, поинтересовалась:
— А вы, хлопчики, шо ша люди? По выговору — наши, а шпиншаки, як фришевы…
— Псы мы, бабуль, — произнес Путилов, лузгая семечки.
— Як? Пшы? — озадачилась бабка. — Не п о няла…
— А чого тут розумити, Макариха, — вмешался в разговор лысый потный толстячок в рубашке с вышитым воротом, торгующий в соседней палатке парной свининой, — хлопци з Горобьячой пади.
— С Воробьиной, шо ль, Мыкола?
— Вирно, — отдуваясь, произнес мужик, вынимая из кармана кисет с махоркой.
— Это с ушадьбы Подольшкого?
— Во-во, нимци там вийськову школу влаштували, зигнали хлопьят, у форму нарядили и муштрують…
Толстячок свернул козью ногу, прикурил. Самокрутка затрещала, газетная бумага вспыхнула. Мыкола поспешно сдул пламя и глубоко затянулся. Вдоль рядов поплыл терпкий аромат самосада.