Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя»
Шрифт:
– Прощайте, братцы! – говорил один.
– Отцы родные, не покиньте! – кричал другой.
О помощи раненым нечего было и думать до окончания сражения. Теперь все заняты были только тем, как бы отразить неприятеля, наступавшего с новыми силами.
– Ишь валит! Совсем попятил подольцев, – говорили солдаты, двинутые из резервов.
Беглым шагом, с ружьем наперевес спешили наши колонны на выручку своих. Офицеры, с саблями наголо, были впереди и ободряли солдат, которые на бегу крестились и тихо шептались между собой.
«Описывать все ужасы этой ночи я не могу, – говорит один из участников боя, – потому что не разобрал ничего: строились колонны, кричали “Ура!”, командовали, наступали и отступали».
Против
Находившийся на 5-м бастионе генерал Тотлебен, как только узнал о смерти генерала Адлерберга и об отступлении наших войск, тотчас же двинул им на помощь 4-й батальон Эриванского полка, поручив вести его командиру 4-го саперного батальона полковнику Гарднеру. Подкрепив отступавшие войска и устроив их, полковник Гарднер стремительным ударом в штыки отбросил неприятеля, причем солдаты Подольского полка, преследуя отступавших, ворвались во французскую траншею и часть ее разорили.
В это время генерал Хрулев, желая окончательно удержать за собой кладбищенские траншеи и зная, что участвовавшие полки понесли значительные потери, двинул в подкрепление им семь рот Углицкого и два батальона Минского полков. Лишь только подкрепления эти появились на поле сражения, как французы, подкрепленные свежими войсками, еще раз бросились в атаку. Войска наши, встретив наступающих грудью, упорно защищались. В траншеях пальба замолкла. Там слышно было только, как стучали приклады, звенели штыки, раздавались вопли, ожесточенные крики, крупная брань, и порой чувствовались брызги чьей-то теплой крови…
Обе стороны дрались с отчаянной храбростью. Траншеи пять раз переходили из рук в руки. Полки Подольский, Эриванский, Минский и Углицкий соперничали между собой и работали штыком с такой настойчивостью, что неприятель принужден был ввести в дело все свои резервы и все-таки отступить. Наши одолели и погнали французов, причем Углицкий полк кровью омыл свою недавнюю неудачу и показал чудеса храбрости. По пятам французов он ворвался в их траншеи, перебил много народа, но зато и сам понес значительную потерю. Не было ни одного офицера, который бы вышел из траншей невредимым, а из целого батальона возвратилось здоровых только 80 человек.
Бой не прекращался в течение всей ночи и стоил огромных потерь нам и союзникам. У нас выбыло из строя 77 штаб– и обер-офицеров и 2569 человек нижних чинов. Мы потеряли генерала Адлерберга. Сын этого генерала, не участвовавший в деле, но отправившийся отыскивать тело отца, был также убит.
Перед рассветом бой прекратился, траншеи на Кладбищенской высоте были заняты нами, у Карантинной же бухты – неприятелем. Артиллерийская канонада стала мало-помалу стихать, и полки возвращались за оборонительную линию, где были встречены радостными приветствиями. Несмотря на всеобщее утомление, солдаты отступали с песнями, медленно, никем не тревожимые. Было уже светло, когда войска отходили, двигаясь по местности, обстреливаемой французскими батареями, но французы не сделали ни одного выстрела. Сражавшиеся с уважением смотрели друг на друга. Как русские, так и французские солдаты всегда были справедливы к храбрости противника.
– Француз хорошо дерется, – говорили наши солдаты после жаркого боя.
Русский солдат любит брать грудью, штык предпочитает всему и не охотник прятаться за камнем и оттуда,
Взошло солнце и осветило кровавую картину. Все пространство по обеим сторонам траншеи было завалено телами убитых, но к уборке их никто не приступал по причине сильного артиллерийского огня с обеих сторон, продолжавшегося с раннего утра и до поздней ночи. К вечеру получено было сведение, что французы стягивают опять значительные силы и, по всей вероятности, намерены снова атаковать кладбищенские траншеи. Предвидя большие потери в случае дальнейшего отстаивания траншей и не находя возможности подкрепить севастопольский гарнизон новыми войсками, князь Горчаков приказал для охранения их и для окончания работ под руководством генерала Тотлебена назначить только два батальона Житомирского полка с тем, чтобы в случае атаки неприятеля в таких силах, которые невозможно будет удержать двум батальонам, отступить без боя.
Вечером 11 мая 3-й и 4-й батальоны Житомирского полка были выведены к траншеям: один батальон расположился в них цепью, другой стал в резерв. Неприятель усилил огонь, а вслед за тем, около девяти часов вечера, двинулся в атаку. На два батальона Житомирского полка шла целая французская дивизия Ловальяна, разделенная на пять колонн. Отстреливаясь, житомирцы отступили за оборонительную линию, и тогда с наших укреплений открыт был сильный ружейный и картечный огонь из орудий, предварительно наведенных на кладбищенские траншеи. Огонь этот не прекращался в течение всей ночи.
Днем 12 мая на одной из наших батарей взвился белый переговорный флаг и объявлено перемирие, продолжавшееся более пяти часов сряду. На всех ближайших валах и укреплениях появились зрители: с одной стороны виднелись синие мундиры французов, с другой – серые шинели наших солдат. По всему промежуточному полю ходили рабочие, подбиравшие тела убитых. Наши тела свозились на Николаевский мысок, а оттуда на Северную. Весь мысок был завален трупами.
«Здесь они лежали навзничь, на спине, без всякого порядка, большая часть в своей кровавой одежде: в рубашке или шинели; а иные и в чистом белье, надетом на них товарищами, и со свечой в руке, принесенной теми же товарищами. Можно было заметить, что у иных пальцы сложились знамением креста… Православные люди, солдаты м матросы, подходя к покойникам, грустно и молча смотрели им в лицо и крестились. Почти не произносилось никакого слова на мертвом мыске. Да и к чему было говорить, когда и так, само собой, все рассказывалось этими безмолвными трупами, каждый день прибывавшими более и более… Иного мертвеца уже и не показывали: свернуто было что-то такое в шинели, и шинель была зашита…»
На третий день после боя хоронили генерала Адлерберга с сыном. На Северной стороне города почетный караул ожидал прибытия печальной церемонии. Во втором часу причалила к берегу шлюпка, в передней части которой сидел священнике крестом в руках. На шлюпке виднелись два родных гроба: один черный, бархатный, с телом генерала Адлерберга, другой розовый – его сына. Толпа присутствовавших сопровождала покойников на кладбище, в числе провожавших были и дамы. Скоро залп из ружей возвестил, что тела павших на поле чести, отца и сына, приняты землей…
В Севастополе на несколько дней все затихло. Атакующие и защитники деятельно трудились над земляными работами. Овладев Кладбищенской высотой, французы употребляли все усилия к тому, чтобы утвердиться на этой местности. Они удлинняли траншеи, строили новые батареи, так что с 13 по 25 мая на вооружении осадных батарей явилось 60 новых орудий, в том числе 18 мортир большого калибра. Обороняющиеся также успели построить на Малаховом кургане (Корнилов бастион) блиндажи, в которых могло поместиться до тысячи человек, и прибавили на своем вооружении также 60 новых орудий. Усиленные земляные работы были тяжелы для войск, в особенности теперь, под лучами южного солнца.