Первые шаги
Шрифт:
Одни сочувственно вздохнули, а кто-то забористо выругался.
— Что правда, то правда! Поглядел я, ездючи с молотком да зубилом по селам, и понял: не легче нашего иным мужикам, — тихо сказал Антоныч. — Мне вот в одном селе служивый листок дал, складно в нем написано про нашу горькую жизнь. Почитал бы вам, да только смотрите, чтоб кто из богачей не узнал иль начальство, — беды не оберешься…
— Читай, читай, Гурьич! Никто не узнает, — раздалось сразу несколько голосов.
Все придвинулись ближе к нему. Лежавший на траве поднялся и сел, подогнув ноги.
— «…Помещикам
— Наши пузаны не хуже помещиков, — угрюмо, сквозь зубы, выдавил светлоглазый мужик.
— Помалкивай, слушай! — толкнул его в бок отец пятерых дочерей.
— «…царский манифест от времени до времени возвещал крестьянам одну милость — сложение недоимок, когда скотина недоимщиков была продана, хлеба не осталось, сколько ни секи, сколько ни сажай в холодную — от этого денег не добудешь…» — прочитал Антоныч и остановился.
— Эх, мать честная! Ну, будто про нас писано! — вскочив на ноги, вскрикнул тщедушный мужичонка и хлопнул шапку о землю.
— Да что вы мешаете читать? — недовольно заворчал другой, широкоплечий, чернявый.
— Темно стало, не вижу ничего, а тут еще много написано, — проговорил слесарь, складывая листок.
— Отдай мне! — быстро проговорил светлоглазый. — Грамотный я, без тебя мужикам прочитаю, — и широкой ладонью накрыл листовку вместе с рукой слесаря.
— И то, Гурьич! Ты ж утром уедешь, на что тебе листок-то? Про хрестьян там правда сказана, — заговорили мужики.
— Да мне что, могу оставить. Только как бы беды не нажить: узнают, что я дал, — еще с кутузкой познакомишься…
— Христос с тобой! Пошто такое про нас думаешь? Никто из лиходеев не увидит и не услышит. А коль и дойдет, присягу примем: нашли на базаре — и весь сказ! — поднявшись с завалинки, сказал пожилой мужик, хозяин землянки. У него слесарь жил всю неделю на постое.
Антоныч выпустил листовку, и образованный мужик немедленно спрятал ее за пазуху.
— Ты, Филат, приходи ужо вечерком, почитаем да обмозгуем, что к чему, — предложил ему хозяин дома.
…Федулов выехал из Родионовки в Ольгинку и, проработав там две недели, перебрался оттуда в Борисовку, потом — в Андреевку и так до самой осени бродил по селам, изучая обстановку, осторожно беседуя с мужиками, которые победнее, а где было удобно, оставлял при уходе и листовки.
Наутро, после завтрака, тронулись из Вязовки и к закату были в Родионовке. По старому знакомству, Антоныч заехал прямо к Полагутиным, к своему ученику.
Андрей за лето стал настоящим слесарем. Мастерскую он устроил у себя в сарае — про то знало все село, и работу несли
— Уж до чего кстати приехал, Семен Гурьич! — радостно говорил Полагутин гостю. — Андрей ведь завтра именинник. Погуляешь с нами. На ноги парня поставил. Начал молотком стучать — так всю тоску с него как рукой сняло. Тебе за то великая благодарность!
Хозяйки готовили угощение. Им помогали сестры Татьяны — Аксюта и Машенька. Аксюта, поздоровавшись с гостем, блеснула глазами и заявила, что надо идти Танюшку кормить, но, выйдя от сватов, побежала к Карповым.
Федор строгал за верстаком, делая грабли. Услышав новость, он быстро убрал инструмент и, зайдя на минутку в избу, тотчас же ушел, сказав дочери:
— А ты, Аксюта, немного посиди у нас, потом пойдешь.
Летние и осенние работы в селе были окончены, и Прасковья сидела за кроснами. Лен не удалось вырастить в Родионовке, но конопля росла. Грубоват холст из конопли, а на полотенца и скатерти годится. Ведь третья невеста подрастает, Машеньке десятый год идет, уж книжки читает, грамотейка.
Склонившись над бердами, мать с дочерью рассматривали полотно. Когда Федор вышел, Прасковья спросила дочь:
— Куда пошел отец, не знаешь? Ты, что ль, какую новость принесла?
Аксюта улыбнулась матери. Она верила теперь ей, но отец запретил кому бы то ни было говорить правду об Антоныче.
— К сватам приехал тот слесарь, что учил Андрея работать. Я сказала тятеньке, — ответила она матери.
— Дай ему бог здоровья! — с ласковой улыбкой промолвила Прасковья. — Кабы не он, так не знай, что бы Андрей и делал. Он, поди, скоро не уедет? Больно хочу увидеть его…
— А как же! Сват ни за что не пустит… Ну, я побегу, мама! Танюшка давно, наверно, кричит.
Аксюта направилась к дверям. Мать проводила ее до ворот.
Вернувшись, Прасковья села за стан, но долго не притрагивалась к бердам, задумчиво глядя на нити основы.
— Из-за своей дурости два года мучилась не знай как, — произнесла она вслух и покачала головой.
«Уж как же сейчас хорошо живем с Федором, душа в душу! И тот ирод будто отстал, — подумала Прасковья и засмеялась. — Как его тогда одурачили! Бог дал и дочкам счастливую долю, поглядишь — сердце радуется. Пострадал Андрюша, да и то сказать — с одной ногой трех двуногих стоит. Кабы дождаться, чтобы и третью дочку определить так же…»
Мечтая о будущем, она забыла про тканье, но вдруг спохватилась:
— Ой, да что ж это я сижу сложа руки! — и проворно застучала бердами, засновала челноком.
«Скорей бы пришло то время, о каком отец говорит! Тогда бы и вовсе ни о чем душой не болел…» — вились, как уток, мысли.
Федор, доверяя жене, все же говорил ей мало о том, что считал для себя главным, — не хотел волновать. Еще, может, придется горя вдоволь хлебнуть за него в будущем. Зачем же сейчас беспокоить? Его радовало, что жена последний год не мучилась от удушья, посвежела.