Первые шаги
Шрифт:
Напоминание о детях сразу подействовало. Катерина, всхлипнув в последний раз, глубоко, прерывисто вздохнула и, потянув со стола полотенце, вытерла заплаканное лицо. И то! Чего она так распустилась? «Подпольщица! С врагами борются не слезами», — мысленно укорила она себя. Ей не хотелось сознаться в том, что вчерашнее было лишь последней каплей.
Взглянув в висевшее над столом маленькое зеркальце, Катя покачала головой. Эк ведь исплакалась! Сашутка сразу заметит.
Она ушла за занавеску в угол. Зазвенел рукомойник. Через несколько минут Катя с натертым докрасна
— Сорвали забастовку. Ведь в депо чуть не все новенькие, сама знаешь, вот и попались на провокацию. «Мы за омских бастуем, а они на работу стали!» — кричали, толкая пикетчиков, — заговорила она почти спокойно. — Вечерком я бегала к Максиму узнать, в чем дело. Слух кто-то пустил, что купцы Столыпину телеграмму послали и будут всех, кто не выйдет на работу, как наших, ссылать, а омские-де уж работают…
Катерина смолкла, сурово сдвинув брови. Молчала и Пелагея, подавленная, растерянная.
С помощью Катерины Мухина постепенно поняла, за что угнали Григория и ее Федота в ссылку, и для нее надежда на возвращение мужа связалась с победой рабочих. «А рабочие вон все отступают. Когда ж вернутся наши-то?» — думала Пелагея с тоской, теребя дрожащими пальцами бахрому скатерти.
Слухи, сорвавшие забастовку, были пущены Вавиловым, но так умело, что об этом партийная организация узнать не могла.
После встречи с Плюхиным провокатор явился к Мезину. Он со слезами каялся в ошибках, в том, что испугался не за себя, а за рабочих, и старый казак поверил, свел его с Максимом. Только про Антоныча и про подпольную работу вне Петропавловска ничего не сказал Мезин, помня наказ Федулова. С той поры Константин из кожи лез, чтобы показать, какой он настоящий большевик.
На собрании деповчан, когда представитель Омского комитета призывал петропавловцев провести забастовку солидарности, Вавилов выступил со страстным призывом поддержать омских товарищей. Максим, слушая его, пришел к окончательному выводу, что подозрения Антоныча неосновательны. Но забастовка должна была начаться со следующего дня, а уж вечером о ней знали помощник начальника управления жандармов Плюхин и купец Савин.
Еще до официального сообщения железнодорожной администрации о забастовке Савин созвал членов биржевого комитета, и была послана телеграмма купечества Столыпину.
Министр внутренних дел проявил на этот раз большую оперативность — на второй же день пришел ответ, с выговором генерал-губернатору края.
«…Если бы вы хотели навести порядок, то могли бы это сделать беспрепятственно. Военное положение в Степном крае не отменено», — телеграфировал Столыпин губернатору.
Вавилов со своей стороны решил принять меры к ликвидации забастовки. За последнее время ему удалось подружиться с Александром Белоконь, членом комитета. Через него он и решил действовать — ведь кадры железнодорожников уже были не те, что раньше.
Поздно вечером Вавилов пробрался незаметно на квартиру к Белоконю.
— Саша, друг! Что делать? Пойти к Максиму — опять еще в меньшевики попаду! — говорил он взволнованно. — Душа болит
Белоконь и раньше был паникером и легко поддавался меньшевистскому влиянию. Слова Вавилова быстро вывели его из равновесия.
— Ружин за старые кадры душой не болеет, — говорил он, расхаживая по комнате. — Вишь, омичи прекратили забастовку, а наши бастуй! Сейчас же своих ребят соберу. Пойдем завтра по квартирам, разъясним…
— Только обо мне не поминай, — горько усмехаясь, попросил Константин. — И так меня задергали совсем.
— Будь покоен, не подведу. Мы с тобой не гастролеры. На таких, как мы, подполье держится, — ответил Белоконь.
С прежними предосторожностями, ни с кем не встретившись, Вавилов вернулся домой.
Белоконь выполнил обещание. Не поставив ни о чем в известность комитет, он и его товарищи на следующий день пошли по квартирам железнодорожников, агитируя за прекращение забастовки. «Омичи стали уже на работу», — говорили они. Забастовка сорвалась.
Губернатор края действительно лично пожаловал в Петропавловск, и со дня его прибытия начались аресты среди железнодорожников. Военное положение использовали полностью.
Боясь, что его роль в срыве забастовки может быть разоблачена, Вавилов позаботился, чтобы одним из первых был арестован Белоконь, и через неделю Александра вместе с тринадцатью слесарями уже повезли в Вологду. После этого Константин спокойно возмущался тем, что кто-то спровоцировал срыв забастовки.
— Все равно репрессии на нас сыплются как из рога изобилия, — говорил он Ружину. — Если бы не провокация, то по крайней мере мы добились бы результата, а то и в глазах омских товарищей себя позором покрыли. Они своей цели достигли — всех уволенных приняли на работу. Кто-то связался, Максим, с охранкой, надо выявить его во что бы то ни стало…
Нет ничего тяжелее, как знать, что один из товарищей волк в овечьей шкуре. Комитетчики ходили хмурые. Возникшее подозрение мучило каждого. И, кроме того, из рядов организации одного за другим выхватывали сильнейших товарищей. Ружин, издерганный вконец, писал в Омский партийный комитет отчаянные письма, требуя помощи. Его мучило еще и то, что в последнее время за ним постоянно тянулись «хвосты». Меняя каждую ночь место ночлега, Максим все же не был убежден, что его не выследили.
Плюхин считал, что с руководителем подпольщиков будет покончено днями. При встрече с Вавиловым он сказал:
— Теперь нужно забрать без шума этого Ружина, и настанет покой.
«Верба» усмехнулся. Это не так легко. Всех квартир Максима он не знает. Сегодня вот назначена встреча у Мезина, но Степаныча Константин твердо решил не выдавать: если все же придет революция, Мезин будет живой свидетель его, Вавилова, революционной деятельности. Все надо предвидеть…
Пряча пачку кредиток, провокатор заверил шефа, что Ружина обязательно выследят.