Первые шаги
Шрифт:
Сам он был все время настороже. Чувствовал, что чем больше мужиков узнавало правду, тем опаснее становилось: росла к нему вражда не только Мурашева, ко и всех его дружков.
Говорил ему Антоныч, чтобы шпиков остерегался, а как их узнать? Во всякие обличья рядятся. А будешь чересчур беречься — как же правду людям расскажешь…
Идя к Полагутиным, Федор подытоживал сделанное за лето. Рассказать Антонычу надо и спросить, что дальше делать. Приезжал к нему летом Мамед два раза. От Ивана первый раз весточку привез радостную. Федор тогда еще передал на рудник, что самый большой друг к ним из Петропавловска приехал. Топорков
— Здорово живете! — сказал Федор, входя к сватам. — Ой, да у вас гость! Здравствуй, Семен Гурьич! — Он крепко сдавил руку слесаря.
— Уж до чего обрадовал! Прямо к именинам подоспел! — отозвался весело Денис Лукич.
— Семен Гурьич, тятя, идемте в мою мастерскую, покажу вам, что удумал. Не будем хозяйкам мешать, — позвал гостя и тестя Андрей.
Втроем они вышли из комнаты. Отец Андрея остался в избе, продолжая возиться с хомутом. Аграфена Митревна, распрямившись возле печи, улыбчиво посмотрела вслед уходящим. Она гордилась сыном: «Не долго учил слесарь, а он все делает не хуже его, да, вишь, свое еще удумал…»
— Долго ты ездил, Гурьич! Я уже беспокоиться начал, — взволнованно говорил Дмитрий, сидя в слесарной мастерской «Каткова С. Г.».
Антоныч, возвратившись из Родионовки, сразу же открыл мастерскую. Увидев на улице знакомого городового, он зазвал его к себе и напоил так, что тот еле-еле на ногах держался.
— Чего мне не пить! — бахвалился слесарь. — Поездил, копейку зашиб.
Городовой опрокидывал стакан за стаканом и поддакивал хозяину.
— Я завсегда тебя, Гурьич, поддержу, — говорил он. — Ты человек смирный, не то что некоторые. Я так и его благородию господину приставу говорил и еще скажу. Меня не проведешь…
К Трифонову Антоныч сам не пошел. На другое утро после гулянки с городовым он, притворяясь пьяненьким, прошел мимо окон его квартиры, распевая во все горло: «Ой, да ты калинушка!..» А на следующий день пришел Дмитрий со сломанным замком.
— У меня много новостей, — рассказывал он торопливо, вертя в руках замок. — В кружке теперь мы читаем «Мать» Горького. Ребята горят желанием работать, как Павел. Приходится сдерживать и самому заставлять ходить на вечера время от времени, чтобы не догадались родители Вали. Приходил ко мне из слободки Виктор Осоков, просил книжечку: «Дай вроде той, что мне Семен Гурьич давал». Возчики сейчас уехали в Петропавловск, и знаешь, Михаил Антоныч, — забывшись, Трифонов назвал слесаря настоящим именем и, густо покраснев, оглянулся на входную дверь, — я дал ему прокламации. Парень он надежный. Просил очень! «Мы теперь возле сел останавливаемся, незаметно оставим там, мужички прочитают. Ведь Семен Гурьич в другую сторону поехал, на него не подумают, да и на вас тоже. В Алексеевке и далее. От Акмолов далеко», — говорил он.
Дмитрий смолк и тревожно посмотрел на Федулова. Правильно ли поступил?
— Ну что же. Палыч вон говорит: «Коль рисковать не будем, как до мужиков правда дойдет?» Правильно говорит! — отвечая на вопросительный взгляд Дмитрия, задумчиво промолвил Антоныч.
— Главную новость я приберег под конец, Гурьич, — продолжал успокоенный Дмитрий. —
— Ты где с ним встречаешься? — быстро спросил Антоныч.
— У одного служащего переселенческого управления, члена нашего кружка.
— Поосторожнее будьте! За Мокотиным, наверное, хвост таскается. Мне тоже следует с ним увидеться. Придумать надо, как. У меня нельзя. Будем эту явку беречь от подозрений, — сказал Антоныч и смолк, задумавшись.
Молчал и Трифонов.
— Знаешь, что? — оживившись, заговорил слесарь. — Скажи ему, пусть в пятницу к вечеру зайдет к возчику Романову в слободку. Можно сказать, что ищет дольщика к весне на пахоту. Я там буду. Поговорим о делах. На рудники ехать нужно кому-то. Ему, пожалуй, легче всех, а может, и тебе придется. Наделал ошибок Иван, все развалится, если не помочь вовремя…
«…За последнее время в городе появился бывший акмолинский казак, сосланный в Иркутскую губернию, Мокотин Трофим Данилович, прибывший, по агентурным сведениям, в Акмолы по поручению революционных организаций в Иркутске с целью агитации в Акмолинском уезде и в Акмолинске. Сошелся с проживающим здесь частным поверенным Трифоновым, административно высланным из Омска. Лица эти вошли в сношения со служащими переселенческого управления. Первого февраля Мокотин выехал на Спасский завод, завтра туда же едет Трифонов.
Цель поездки — поднять и подготовить рабочих ввиду предстоящих будто бы в будущем мае каких-то важных событий…
Прошу ускорить назначение на завод пристава. Обстоятельства могут осложниться. Присутствие на заводе ответственного полицейского чиновника является необходимым.
Подробное донесение представляется почтой.
4. II. — 1907 г.
Уездный начальник Нехорошко».
Подписав телеграмму и передав ее своему помощнику для отправки в Омск, Нехорошко, откинувшись на спинку стула, забарабанил пальцами по столу.
«Черт его знает, что творится в уезде, — раздраженно думал он. — Из центра сообщают, будто революционные организации везде разгромлены, а у нас в захолустье поднимают голову…»
Протянув руку, он взял лист, исписанный печатными буквами, и начал читать, то хмурясь, то кусая губы.
«…Пусть же голодный, бесправный, борющийся деревенский бедняк пристанет к борьбе городского пролетариата. Пусть скорее осознает все крестьянство, что царское правительство мешает добиться ему лучшей доли, что только всенародное восстание освободит угнетенный народ, что судьба народа должна быть в руках народа. Пусть же крепнет и растет связь деревенской бедноты с борющимся рабочим классом, пусть общей будет борьба, общим путь к недалекой победе…»
Нехорошко швырнул листок на стол.
«Прокламации обнаружены в Алексеевке и в Борисовке, на разных концах от города. Писали, конечно, городские. „Пролетариев“ в селах не знают. Но кто же разбрасывает листовки?
Эти двое в села еще не ездили. Значит, есть у них помощники. В Борисовку могли прокламации попасть из Родионовки — там шайка Карпова действует. А в Алексеевку как? Зятек Карпова летом в Петропавловск не ездил.
Надо выявить крамолу, а то сам за них сядешь. Вон как смело пишут, подлецы!»