Первые шаги
Шрифт:
Задолго до весенней ярмарки его доверенные закупили огромное количество первосортных товаров прямо на фабриках — чай у фирмы «Высоцкий и Кузнецов», ситца у Морозова… Открыв две новые лавки в каменных рядах, Никитин увеличил число приказчиков, причем нескольких, самых опытных, сманил у компании «Самонов — Мурашевы», дав вдвое больше жалованья…
Купечество притихло, почуяв начинающуюся драку. Более опытные разгадали план Никитина и к ярмарке решили не добавлять товаров, но Павел делал наоборот: все свободные средства загнал он в товар, послав с этой целью Акима
Ярмарка в этом году обещала быть удачной. Казахов съехалось видимо-невидимо. Большой подвоз был хлеба и из русских сел.
Никитин чуть не за месяц вперед арендовал лучшие места и в первый же день ярмарки открыл восемь летних лавок.
— В лавках купца Терентия Егоровича все покупатели получат лучший товар, по самой дешевой цене, оптовикам особая скидка! Берем плату деньгами, скотом, салом, шерстью, кожами, хлебом! — кричали везде никитинские глашатаи по-русски и по-казахски.
Желая раздавить конкурентов, Никитин от прибыли отказался, набавив к стоимости лишь действительные расходы. Прибыль будет после — от сдачи скота и продуктов.
Купцы, услышав цены, затрепетали. По таким отдавать — себе в убыток. Они ведь брали товар не у фабрикантов. А кто же станет покупать по дорогой цене, когда есть дешевле, да и товары у Никитина загляденье, первый сорт!
Компания Самонов — Мурашевы сначала бодрилась:
— На всех у него не хватит; распустит Никитин свою дешевку, тогда у нас по дорогой возьмут, — говорили они, сидя в лавках без покупателей и наблюдая давку возле никитинских.
— Что он с нами, старый подлец, делает, Терентий-то Егорович! — ворчали другие купцы.
— Молчите! Прицел не на нас, вон на кого, — говорил Кубрин, указывая на лавки компаньонов. — Нас, может, и рикошетит, но по-пустяковому, а те — хоть бы штаны унесли.
Купцы похаживали по ярмарке, одни посмеиваясь, другие поругиваясь, а Никитин торговал. Его приемщики отгоняли отары овец, гурты рогатого скота, табуны коней. Другие принимали и паковали шерсть и кожи, отсылали на салотопню Липатова подводы сала. Третьи вели обозами крестьянские телеги с зерном на ветряки, насыпали там закрома на размол, а через день мука уже продавалась на ярмарке — весной ветряные мельницы машут крыльями без отдыха.
За скот и хлеб покупатели брали «красный» товар в лавках. До вечера выберут вчистую, а утром вновь все полки завалены.
Уже через неделю Павел понял, что прогорел, и начал принимать меры, чтобы спастись за счет тестя и брата, изымая наличность из городских лавок и не сдавая деньги в общую кассу.
Когда на третью неделю основные покупатели разъехались по селам, откочевали в степи, развозя вести про щедрого купца Никитина, Терентий Егорович сразу ушел с ярмарки.
— По любой цене надо продавать! Лучше убыток, чем совсем разориться, — говорил Павел компаньонам.
Антон Афанасьевич молчал. «Оборотных капиталов не осталось, а в городских магазинах кто такую заваль
Началась распродажа уже только за деньги, по бросовым ценам. Двадцать, где и сорок процентов убытку несли. Когда все было кончено и подсчитали результат, общий убыток составил около полмиллиона.
— Что сделаешь, брат, — говорил Павел Акиму, — в торговле раз на раз не приходится, не знаешь, где найдешь, где потеряешь. В селе спокойнее. Сам видишь, на нас с папашей сколько падает. Твоих всего сто пятьдесят тысяч пропало.
— Да ведь это весь капитал! — вскипел Аким. — Правду папанька говорил, что ты разуешь, разденешь и по миру пустишь — не пожалеешь…
Павел пожал плечами. «Не в себе человек, говорит что попало».
— Выхожу я из вашей компании. С тобой по миру пойдешь, — заявил Аким.
Младший Мурашев поспешил оформить его желание. «Коли и наворовал что в Петропавловске, так гроши, на что теперь мне он нужен! Пусть вон деревянный ларек откроет на базаре. Пожалуй, теперь Наталья не будет вперед моей жены лезть, да купчихи стоящие и принимать не будут», — думал Павел.
Разговаривая об убытке с тестем, он занял другую позицию:
— По-божески делить надо убыток, папаша, по капиталу. У меня да брата без Зининого приданого — не будете же вы приданое обратно брать — всего было триста тысяч, а у вас миллион. На нас падает тридцать процентов, а остальное на вас. Правильно?
— Правильно! — подтвердил Антон Афанасьевич, глядя во все глаза на зятя.
— Значит, сто восемьдесят. Нате вам тридцать наличными, да Аким свои сто пятьдесят тысяч оставил, наше дело братское, а с вами я в расчете-с! Мой капитал останется в целости.
— Братское! — не выдержав, загремел Самонов. — По миру его пустил бы, кабы он дедовский капитал на внуков не положил. Братское! Сам я виноват, что дочь тебе всучил. Останется у меня еще полмиллиона, буду торговать не заносясь, — продолжал с горечью Антон Афанасьевич, — а ты бери свой капитал товарами, часть деньгами и торгуй один. У меня еще две дочери да сын, о них надо думать.
Павел прикусил язык. Не больно выгодно, но все же у него триста тысяч будет. Спорить нельзя, а то, пожалуй, Акиму сто тысяч придется возвратить, коль до суда дойдет, да и тестю за сто тысяч еще тридцать отдать. Там не посмотрят, чей капитал, Зины иль его, абы в деле был. С видом невинно обиженного человека он сказал:
— Ваша воля, папаша! Я перечить не могу.
Договор компаньонов окончательно распался, каждый начал торговать самостоятельно. Многие из купцов восхищались, как ловко Павел Мурашев обтяпал дело с братом и тестем, сухим из воды вылез, но поверить теперь его слову никто бы не согласился.
— Прощелыга! — презрительно говорил про Павла Никитин. — Родного брата по миру было послал.
И в пику Павлу предложил Акиму взять у него по оптовой цене товар, половину за наличные, а половину под закладную. Тот с благодарностью воспользовался его предложением. Магазин Акима заполнился, и Наталья не вылетела из перворазрядных купчих.