Первые шаги
Шрифт:
— В Омске они оба, — наклоняясь к ней и дыша винным перегаром, прошептал Павел. — Им там неплохо, только о доме скучают, письмеца ждут, случайно узнал. Пиши, я сумею отослать…
Если бы не его жадный взгляд и не запах перегара, может быть, Аксюта написала бы.
— Я подумаю, Павел Петрович, потом напишу, а теперь идите. Поздно уж, а мы люди семейные, лучше вечером не заходите. За заботу спасибо! — ответила она Мурашеву.
На другой день с утра побежала к Антонычу и сообщила о позднем посещении.
— Писать не
Перед вечером Павел подъехал на коляске. Аксюта, поджидавшая его, метнулась на улицу, даже не дав Мурашеву сойти.
— Спасибо, Павел Петрович, за заботу. А только раз по закону писать нельзя, так лучше не буду.
— Что ж, тебе виднее, Аксинья Федоровна! — благодушно промолвил Павел и заботливо осведомился: — Как живешь с детишками? Может, помочь надо? Я ведь старое не забыл…
Аксюта отступила от коляски.
— На добром слове спасибо, а в помощи я не нуждаюсь. Руки, ноги здоровы, голова на плечах, — ответила с вызовом и, поклонившись, пошла в хату, не приглашая гостя.
Вспоминая все по порядку, Аксюта поняла, что после этого разговора и начали уменьшаться заказы. «Значит, его усилиями травят, чтобы за помощью пришла: на все, мол, согласна, Павел Петрович, только корми!» — думала, негодуя, Аксюта.
«Да ведь и в Родионовке невозможно стало жить, как он побывал», — вдруг вспомнилось ей. Возмущение и страх охватили Аксюту. Вот он, настоящий враг.
Не заходя домой, она прямо прошла в соседнюю мастерскую. Там, кроме хозяина, никого не было. Взглянув на молодую женщину, слесарь запер дверь мастерской и провел ее в комнату.
— Ну, рассказывай, Аксюта, какая беда стряслась, — предложил он, садясь напротив.
Антоныч слушал не перебивая взволнованный рассказ молодой женщины, а когда Аксюта смолкла, встал и несколько раз прошелся по комнате.
— Не мытьем, так катаньем хочет своего добиться. Потому тогда свидание устроил и их так быстро отправили дальше. Дмитрий все правильно понял, — произнес он, остановившись перед Аксютой. — Только не выйдет у него, детей Кирюши мы без помощи не оставим. Помогут и мужики хлебом. А ты больше к этим барыням не ходи. Весной найдется другая работа…
— У меня еще немного денег есть. Ваши деньги с Дмитрием на другое нужны, — перебила его Аксюта. — Стирать буду, убирать. Кабы Виктор что новое привез… О том душа изболелась…
— Подождем! Пока не горюй. Придет пора, отольются волку овечьи слезы, говорит народ. А мы не овцы, не ждем, а сами подготовляем эту пору, Аксюта! Оторваны мы сейчас, не знаем, что делается в России, но быть того не может, чтоб большевики сдались, — задумчиво говорил Антоныч, и Аксюта, слушая его, постепенно успокоилась.
Когда она вернулась, Евдоха, прявшая на веретешке, спросила:
— Работы,
— Нет, мамынька! Всем все перевышивала. Отдохну немного, ребятам и нам чулки повяжу, потом за другую работу примусь, — весело ответила Аксюта, поймала сынишку и начала подкидывать его под потолок.
Мальчонка радостно вскрикивал.
— А меня? Меня? — дергала за материну юбку кареглазая, кудрявая Танюшка.
— И тебя, моя цыганушечка, покидаю, — пообещала, смеясь, мать.
Пустив сынка — он сразу направился к бабушке, — Аксюта подхватила дочку, но кинуть не смогла.
— Тяжелая ты, Танюшка! Большая стала.
— Не сглазь смотри! — добродушно проворчала Евдоха. — Обедать пора, а то уж куски таскать начали…
Аксюта, не слушая, шептала что-то на ушко дочке, целуя крутые каштановые завитки. Совсем как у отца, только светлее.
Евдоха посмотрела ласковым взглядом на сноху и внучку и, покачав седой головой, начала накрывать на стол. Скоро маленькая семья, сидя за столом, дружно хлебала борщ, забеленный сметаной.
…Невольный отдых Аксюты продолжался недели две. Однажды, когда Аксюта сидела хмурая, думая, что же дальше делать, — деньги кончились, как ни берегли каждую копейку — к их дому подъехала нарядная кошевка, запряженная парой вороных.
«Неужто опять он? Ну, уж выскажу я ему все напрямик», — подумала она. Но в дверь вошла полная пожилая женщина в богатой шубе.
— Помогите вылезть, закутали, будто на север поехала, — промолвила добродушно вошедшая.
Раздев гостью, Аксюта узнала ее: она сидела тогда молча у Кубриной. Может, с добром приехала.
— Проходите в нашу горенку, — пригласила Аксюта.
— Постой, тут посижу, погляжу. У вас в кухне-то как в горнице чисто, — говорила гостья, усевшись на сундук и осматривая все вокруг умными светлыми глазами.
— Это твои ребятки, а бабушка, видно, свекровь? — спросила она.
— Да! — ответила Аксюта.
— Красивые, как игрушки! — восторгалась гостья. — Идите-ка ко мне! — позвала, вынув большой сверток из муфты.
Танюшка подошла смело, за ней потянулся и братишка.
— Нате-ка вам, — гостья дала детям две шоколадки и печенье. — Остальное, дочка, матери неси, пусть чаем нас угостит…
Аксюта кинулась ставить самовар, а Евдоха помогла Танюшке донести тяжелый пакет до стола.
— Скучаете по сыну-то, поди? — спросила старушку толстуха.
— Да кабы не Аксюта, и голову некуда было бы приклонить на старости, — пожаловалась Евдоха.
Аксюта, чтобы не мешать их разговору, взяла ведро и пошла из избы.
Старая Железниха рассказала гостье, как они в селе жили, да вот Оксю обижать стали зря — пришлось уехать, как сноха о муже скучает, за то и свекровь почитает, будто родную мать. Вспомнила и свата Федора, справедливый был.
— Съел его Петр Андреевич, мешал он ему, — говорила Евдоха.