Первый/последний
Шрифт:
Раскрываю настежь трухлявые рамы, развернув мусорный мешок, сгребаю в него все отходы и выношу к контейнерам. Вернувшись, снимаю с себя ненавистные шмотки, переодеваюсь в старую толстовку и, прихватив с полки первую попавшуюся книгу с золотым тиснением на корешке, заваливаюсь на диван.
У Князя много коллекционных изданий, и в детстве я мечтал перечитать их все. Самое время наверстать упущенное, но мысли упрямо разбредаются, душа горит от боли, и я не могу сфокусироваться на строчках.
После полудня обо мне вспоминает Энджи — судя по звенящему голосу,
— Владик, я в гипермаркете. Хочу забабахать что-нибудь этакое на ужин. Отпразднуем твой первый учебный день. Что скажешь?
Роняю книгу и еле слышно матерюсь. Самое дьявольское в Анжеле не то, что она со мной спит, а то, как она оперативно переключается в режим заботливой мамочки и правдоподобно его отыгрывает.
— Я не приду, — отрезаю я. — Хочу побыть у Князя.
— Опять? Почему? — теперь ее голос звучит бесцветно и тихо, и такой расклад не сулит ничего хорошего.
— Потому что я скорблю, Энджи. От меня сегодня все равно не будет толку.
Я с ней максимально честен. Этой ведьме бесполезно врать.
— Отлично. Но завтра же ты вернешься, — она вот-вот перейдет к угрозам или прямому шантажу, и я поддаюсь:
— Железно. Вернусь.
— Представляешь, я тебе верю, убогий, — хрипит Энджи и, хохотнув, прочищает горло. — Ты не посмеешь меня предать.
***
Ближе к вечеру, охая и кряхтя, наконец является дед — с грохотом налетает на стул, извиняется перед ним, изящно подхватывает заварочный чайник и, причмокивая, пьет прямо из носика.
Зеваю, взъерошиваю спутанные патлы и вылезаю из-за шкафа:
— Где изволили пропадать, ваше сиятельство?
— А, Владик, здорово! Да так, у Ерохина Женьки юбилей отмечали... — он достает из кармана ветровки бутылку и, поигрывая ею, загадочно подмигивает: — Будешь?
Я не отказываюсь. Сажусь за круглый, покрытый замызганной плюшевой скатертью стол и наблюдаю, как Князь с торжественным блеском в глазах наполняет стаканы.
Он водружает тощий зад на свой потертый трон, опрокидывает стопку за стопкой и быстро косеет: язык развязывается, на опухших веках выступают слезы. Глядя на меня, он становится сентиментальным и в миллионный раз заводит шарманку о том, каким хорошим был мой отец: отлично учился, не боялся рисковать и всего в жизни добился сам.
— А ты... — дед вытирает покрасневшие глаза. — Душа разрывается из-за тебя, Владик...
Задумчиво верчу стакан в руке. Разговор начинает напрягать — я заранее знаю, куда он вырулит.
— Помню я прекрасно, как он за нее переживал, — все нудит и нудит Князь. — И наказывал: в случае чего, ты должен о ней позаботиться. Только вот... Владик, разве же он просил его заменять?..
Я взрываюсь:
— Пошел ты!
Резко заливаю пойло в рот, грохаю стеклянным донышком по столу и шумно выдыхаю. Дед съеживается, и я моментально расслабляю сжатый кулак.
Я виноват перед отцом. У каждого своя карма. Этого не объяснить просто так...
— Полно, не злись, — примирительно улыбается Князь и приглаживает седую шевелюру. — Лучше расскажи-ка
Я благодарен за возможность отвлечься от стыда и скорби и сменить тему — перечисляю профильные предметы и жалуюсь, что не потяну, но скоро выясняется, что его интересуют девки. Неужели я буду настолько же озабоченным в шестьдесят пять?
— Вынужден тебя разочаровать. Ни одной не помню. Не присматривался, — пожимаю плечами, а Князь расстроенно качает головой.
На самом деле я лукавлю: взгляд девчонки с соседней парты занозой впился в сердце. Худая, высоченная, бледная, с тонкими чертами и ярко-синими глазами... Ее холод замораживает кровь и не дает опьянеть даже с третьего стакана.
— Хватит на сегодня! — Отнимаю у Князя недопитую бутылку, под крики негодования собираю тарелки, плетусь на кухню и споласкиваю их под ржавой водой.
В темном коридоре нарываюсь на Юльку.
— О, страдалец наш. Дуй за мной.
Она подталкивает меня к своей комнате и вынимает из аптечки свежий бинт. Присаживаюсь на край кровати, закатываю рукав и наблюдаю за манипуляциями Юльки — она перевязывает мне раны, краснеет и часто дышит, светлые, еле заметные волоски на руках стоят дыбом. Девчонки всегда так на меня реагируют. Наверное, моя кожа источает неизвестный науке, дурманящий яд.
***
Проигнорировав утренний будильник, поворачиваюсь на другой бок и нахлобучиваю на голову одеяло, но яркие, навязчивые сны лишь усугубляют разбитость. От «княжеского» пойла ломит в висках, лицо опаляет духотой, и я разлепляю глаза. Обе стрелки настенных часов указывают в небо.
Грудь наполняет тяжелая свинцовая муть — в эти минуты вся моя прошлая тусовка находится на кладбище. Кнопку предают земле. Мне нельзя там показываться, и нет возможности сказать ей — только ей, — как же сильно, невыносимо и искренне мне жаль... Откидываюсь на каменную подушку и, глядя в серый потолок, реву как девчонка.
— Прости, Кнопка. Прости, что не ценил и не осознавал. И ничего уже не исправить... Как же все тупо...
— Ты чего, Владик? — за шкаф заглядывает встревоженный Князь и, хрустя суставами, садится на мой продавленный диван.
— Вилы, дед. Умер друг. — Я вцепляюсь в растянутый рукав дедовой тельняшки, и меня прорывает. — Как мне вывезти?! Зачем жить дальше?!!
— Просто делай, что должен, — вздыхает он и проводит жесткой рукой по моей голове. — То, что подсказывает сердце. Ты очень хороший, добрый мальчишка. Постепенно и ты выйдешь на правильный путь. Я верю: тебя найдет свет.
***
Мы до вечера разгадываем его любимые сканворды и смотрим какую-то лабуду по телику. Жую лапшу из бич-пакета, запиваю водой из-под крана, свыкаюсь с потерей и кайфую от окружающей нищеты, но проклятый айфон просыпается и немилосердно напоминает, что я — всего лишь приспособленец, конформист и мажор.
— Алло? — я готов послать Энджи на три буквы, но вовремя понимаю, что из трубки раздается не ее голос.
— Это Варвара! — торжественно картавит неведомая собеседница, чем несказанно озадачивает.