Первый/последний

Ру Тори

Я плаваю в густом киселе, легкие горят, кости ноют и трещат, словно по ним взад-вперед проехался асфальтоукладчик.

Зубы отбивают дробь, тонкое шерстяное одеяло не греет, а в ребра впиваются жесткие пружины древнего, воняющего плесенью дивана.

Мешком переворачиваюсь на спину, и из груди вырывается стон.

— Владик, ты это... Чаю будешь? — В логово за шкафом заглядывает Князь. — Может, лекарств купить?

Под мышкой пищит градусник, дрожащими пальцами подношу его к глазам и матерюсь. Тридцать девять...

—

Как же тебя угораздило? — Князь всплескивает руками, качает головой и приговаривает: — Дурными делами с ней занимаешься, вот Бог и наказывает.

Бог наказал меня уже самим фактом рождения, и я хриплю:

— Захлопнись, Князь, ты реально достал. Хвораю я потому, что всю ночь хлыстал по улицам в одной кофте, а было где-то плюс четыре. Только и всего.

— Зато теперь, вон, жара... — дед благоразумно меняет тему, приносит пакет с таблетками и высыпает их на диван. Нацепив на нос обмотанные изолентой очки, садится на край и сосредоточенно перебирает упаковки. На каждой, помимо названия, его каллиграфическим почерком выведено: «От запора», «От похмелья», «От живота».

— Вот, нашел. От лихорадки... — радуется он, поправляет тельняшку и ковыляет на кухню за водой, а я снова проваливаюсь в забытье.

Тонкий, оттененный эхом голос Кнопки все еще стоит в ушах, ее полупрозрачный образ колышется на фоне белых штор спальни Энджи.

« — Эрика. Ты исполнишь все, что она попросит...»

— Кнопка, ты издеваешься. Почему именно она? Сомневаюсь, что мне можно вообще дышать в ее сторону! А если это вовсе не твое желание, а бред моего поехавшего мозга?..

На заклеенной пожелтевшими постерами стенке шкафа загорается яркий солнечный зайчик и перемещается на лицо. Выдергивает из транса, слепит, греет, смешит...

— Твою мать, Кнопка... — закрываюсь от него предплечьем и шиплю от озноба, накатившего волной. — Твою же мать!..

***

На удивление, просроченные лет на сто колеса Князя работают — изрядно взмокнув, через полчаса я уже способен ясно мыслить, ощущать контроль над телом и даже ржать над дедовыми утонченно-похабными шутками.

Все еще мутит от слабости, но я плетусь в душ, переодеваюсь в отцовский спортивный костюм прямиком из нулевых и показываю «сердечко» встретившейся на обратном пути Юльке.

Она вспыхивает, а я приваливаюсь к стене.

Этот жест на миг выбрасывает меня на сцену феста, и в разгоряченной толпе внизу я ясно вижу испуганные синие глаза. Между нами не задалось с первого взгляда. И даже в моменте, когда я был богом, и звезды целовали меня взасос, я отчетливо понимал, что с Эрикой мне ничего не светит.

Толкаю плечом хлипкую дверь, но на пороге ошалело замираю: Князь на кого-то истошно орет, и от его рыка вибрируют пыльные стекла серванта.

Вообще-то, я присутствую при эпохальном событии. Я ни разу в жизни не слышал, чтобы дед позволил

себе общение на повышенных тонах.

— Да болен он, недостойная ты женщина! Лежит и по первому зову явиться не может. Оставь его в покое! Отцепись, изыди... отвали!!!

Я молнией влетаю в комнату и, по одному разжав его побелевшие пальцы, отбираю айфон.

— Да, Энджи, привет! — задохнувшись, вклиниваюсь в ее вопли, и она бесцветным голосом отвечает:

— Влад, пожалуйста, заткни этого недоумка...

Я ухожу за шкаф и валюсь на диван.

— Ты пропал, я не знала, что думать. Ты правда заболел? Как ты, может, вызвать врача?..

— Да, правда. Есть тут врач. Жить точно буду...

Энджи уязвлена моим подлым побегом, переваривает услышанное и раздумывает, как на него реагировать, но остается на удивление спокойной — видимо, ночью я превзошел сам себя.

— Вот еще что, Влад... Только что звонил Сережа, — она выдерживает театральную паузу. — Дело на тебя заводить не стали. Та девочка, Дина, выбежала на дорогу случайно. На красный. Там даже водителя не станут привлекать.

Я не радуюсь, новость проходит информационным шумом. Если бы люди решили, что я виноват, я бы ответил по всей строгости. Однако я вижу в этом тайный знак свыше — перед обществом я уже чист. Осталось очистить душу.

— Спасибо, — я совершенно искренне благодарю Анжелу и чувствую, что она улыбается. Иногда мне кажется, что ей все же бывает стыдно за наши пьяные перепихи. Она и сама увязла так, что не вывозит. От жалости к ней разрывается сердце, хочется разбежаться и впечататься головой в стену, но я сжимаю кулак и ставлю ее перед фактом: — Ма, я пока не смогу прийти. То есть... даже если бы очень захотел. Не жди. Может, оклемаюсь к концу той недели...

— Поняла, — соглашается она. — Мне тоже надо отъехать в пару мест, разгрести накопившиеся дела.

***

Пока я тихо выносил себе мозги разговором с Энджи, Князь успел сгонять в разливайку на другой стороне улицы и вернуться с дешевым пивом. Когда я зависаю у него и спонсирую любую прихоть, он молодеет лет на двадцать и буквально светится изнутри.

— Пропадешь, Владик... — бубнит он себе под нос и достает из серванта стаканы: — Разделишь со мной трапезу?

Я вылезаю из своего угла и усаживаюсь на скрипучий стул.

За окнами сгущаются душные сумерки, над столом зажигается антикварный абажур — Князь клянется, что фамильный, но в детстве я видел, как он тащил его с ближайшей свалки.

Мы допиваем пятую литрушку дешманского пойла, болтаем о жизни и играем в шашки, но данный Кнопке зарок зудит и зудит на подкорке.

Меня всю жизнь тянет в дерьмо. Разве я способен чем-то зацепить Эрику и от чего-то ее спасти?

— Nevermore!... — каркает ворона за окном.

...Ты дебил, аристократ. Ты тупой гребаный дебил...