Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине
Шрифт:
Свора приверженцев царских порядков, колчаки, Деникины и другие мобилизовали несознательных крестьян, где силой, а где обманом, и идут на нас, разрушая на пути достояние народа, отбирая землю от крестьян, ту землю, которая так обильно поливалась кровью наших дедов и прадедов.
Они распускают всякие нелепые слухи о Красной Армии, о голоде, о разрухе, стараясь расшатать еще более истерзанную страну. Они организуют восстания крестьян.
Но в глубине души народ чует, что рабоче-крестьянская власть - это его власть, его рубаха.
И мы твердо стали на путь примеров, чтобы доказать это на
Первое: революционный налог с них снимается (за исключением богатых).
Второе: прощаются те, кто по несознанию пошел против Советской власти.
Третье: мы будем покровительствовать кустарным производствам, артелям и всяким культурным начинаниям, идущим на благо народа.
Несмотря на то, что враги наши хотят взять нас голодом, разрушить пути и отобрать плодородные местности, мы не должны терять духа, ибо мы сильны. Эта схватка есть последняя схватка.
Всколыхнитесь же, братья, для последнего и решительного боя. Мы всегда с вами. Я обращаюсь к вам, крестьяне, как избранник ваш на пост председателя Советского правительства - Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета.
Укрепим братский союз рабочих и крестьян!
Разобьем злодейскую банду помещиков и капиталистов!
Председатель Всероссийского Центрального
Исполнительного Комитета Советов
М. Калинин».
С привокзальной площади расходились люди - митинг закончился. Почти у всех белели в руках такие же листки, как у Голоперова.
Навстречу шагал мужик в лисьем малахае. Глянул на Кузьму торжествующе, спросил:
– Ну, ты, горластый, осилил бумагу-то?
– Нет, - соврал Кузьма, не желавший лезть в спор.
– Ты этот лист вдоль и поперек прочитай, враз глотку драть перестанешь. Большое добро Советская власть мужику дает!
Засмеялся и зашагал дальше, торопясь, наверно, порадовать хорошей новостью родню и друзей.
Голоперов проводил его ненавидящим взглядом.
4
Согретая весенним солнцем, омытая ласковыми дождями, земля щедро дарила миру новую жизнь, новую красоту. Терпкий и тревожный запах-дурман источала черемуха. Зеленой кисеей подернулись березовые перелески, загустели кроны тополей и рябин, даже неторопливый дуб выпустил первые листики. После теплых гроз подали голоса кукушки. По вечерам усердствовал лягушиный хор.
Услышал Михаил Иванович, как раскатисто и самозабвенно запел в ольховнике соловей, и потянуло в родные края, захотелось попить воды из речки Медведицы, увидеть рано утром седой от росы луг. Возвратившись в Москву, при первой же встрече сказал Ленину.
– В деревню бы свою съездить надо, давно не был.
– Очень хорошо, - одобрил Владимир Ильич.
– Поезжайте, посмотрите, что там изменилось, какие вопросы стоят особенно остро. В своей деревне, среди знакомых людей это виднее. И отдохнете немного, сил наберетесь от земли-матушки, - улыбнулся Ленин.
Собрался Михаил Иванович меньше чем за час и отправился один, не взяв никого из родных.
От железнодорожной станции Кашин до Верхней Троицы верст тридцать. Из деревни за Калининым пригнали подводу,
– Зачем ноги-то отбивать?!
– сердился извозчик, молодой мужик в поношенной городской шляпе.
– Чать свои ходули-то, не казенные.
– Много ты понимаешь!
– смеялся в ответ Калинин.
Через Медведицу переправились на лодке. За рекой, на краю деревни, ждала Михаила Ивановича толпа земляков.
Выбежала навстречу мать: сухонькая, маленькая, взволнованная. Трижды поцеловала его, рука дернулась перекрестить, да не поднялась при народе. Миша давно уж бога не жалует.
Михаил Иванович надеялся отдохнуть с дороги, выспаться как следует за многие ночи, да не тут-то было! Народ повалил в избу валом. Каждый хотел поздравить, руку пожать, а то и просто поглазеть на большую власть. Аж из других деревень приходили любопытные.
Много лиц промелькнуло перед ним: и радостных, и удивленных, и озабоченных, но сильнее всех запомнилось одно. Даже не лицо, а огромные наивно-восторженные глаза, синие, как цветущий лен, и такие глубокие, что казалось - всю чистую девичью душу видно сквозь них. Сама-то девчушка вроде и неприметная: худенькая, светлая, с веснушками на щеках. Забегала несколько раз, помогала Марии Васильевне по хозяйству. Босые ноги мелькали под длинной юбкой.
В этот вечер допоздна гудела деревня. И гармошка пиликала, и пляску затеяли бабы, и песни одна за другой уплывали от крайних изб вдоль речки Медведицы. На радостях, конечно, без самогонки не обошлось. Поднесли стопку и древнему старику. Хоть и глуховат он был, но памятью крепок. Взбодрился старик, покрыл голую, как яйцо, голову картузом и выбрался на завалинку под бок к соседу, который тоже давно уж ходил с костылем.
– Праздник ноне какой? Ась?
– спросил старик, приложив к сморщенному уху ладонь.
– Навроде того. Нашего мужика главным председателем выбрали. Старостой над Россией.
– Кого поставили-то?
– Михаилу Калинина.
– Михаилу? Отец-то у него кто был?
– Иван Калинович-младший. От чахотки помер, помнишь?
– Ась?
– Иван Калинович, говорю, сын Калины от второй жены. Грамотей был мужик, не хуже волостного писаря. Как из солдат возвернулся, всей деревне письма строчил. И плотник стоящий. К артели не прибивался, в одиночку на тонкую работу ходил... Ты же небось Калины ровесник?
– Калина-то, царство ему небесное! Вместях парнями озоровали! Ох и свиреп мужик был! Сильный, вдвое супротив меня! Львом его кликали. Калина Лев - во как! Годов десять он у нас старостой был. А теперь, значит, Михаилу в старосты определили?
– Его самого.
У дома Калининых, на бревнах, собрались около Михаила Ивановича мужики, расспрашивают его. Одни с заметной гордостью: вот, мол, земляк-то наш куда поднялся! Другие с подковыркой и даже вроде бы с завистью:
– Что же, Михайло, барское имение теперь себе заберешь?