Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине
Шрифт:
С хорошим настроением отправился Михаил Иванович в село Яковлевское. Шутя отмахал по знакомой дороге двенадцать верст.
Возле школы остановился: зайти бы в свой класс, посмотреть, как теперь в нем? Да неудобно среди урока. Спросил у пробегавших мимо ребятишек:
– Анна Алексеевна на занятиях?
– Бобриха-то? Не, дяденька, она нонче хворая. От школы до учительского дома рукой подать.
Михаил Иванович заметил: окна еще по-зимнему заставлены двумя рамами. А прежде-то Анна Алексеевна даже форточку редко закрывала... Летят годы.
– Хозяева есть кто?
– Входите, - женский голос дрогнул, прервался. Учительница шагнула навстречу:
– Мишенька! Ты ли это?
– Я, Анна Алексеевна.
– Миша...
– на мгновение прильнула она головой к его плечу.
– Здравствуй, примерный мой ученик. Садись вот сюда, к окошку, к свету, чтобы лучше видеть тебя.
Разглядывала долго, внимательно, улыбаясь и смахивая набегавшие слезы.
– Очень изменился?
– спросил Калинин.
– Нет, нет, все такой же!
– Как в первом классе?
– Ну, не как в первом... Как в выпускном!
– засмеялась она.
– Сколько с той поры воды утекло!
– Много, Мишенька, много! По всей округе - везде теперь бывшие мои босоногие. И помню их всех. Почти всех, - уточнила она.
– Иногда прихворну осенью: холод, распутица, одиночество. Тоска подступает - зачем жизнь прошла? А как подумаю о вас, о детишках своих... Ой, да что же это я тебя баснями-то кормлю!
Накрыла стол старенькой чистой скатертью, ветхой на сгибах. Задумалась на секунду, шевеля губами. Лицо, как прежде, красивое, гордое, только морщин стало много, да белые пряди светятся в густых, гладко причесанных волосах. Кивнула Михаилу, вышла в сени. Калинин оглядел маленькую комнату. Кровать, полка с книгами, ученические тетради на этажерке. Потрескавшийся глобус...
– Вот, Миша, - смущенно улыбнулась Анна Алексеевна, стирая пыль с большой черной бутылки.
– Сливянка у меня, давно берегу для особого случая.
– Спасибо, только ведь я капли в рот не беру.
– Да уж причина-то больно веская: за новое назначение твое, за государственные успехи. По одной рюмке можно.
– Куда денешься, если учительница велит, - развел руками Калинин.
– Не сваливай, не сваливай, сам виноват. А к нам-то случайно или по делу?
– Да как сказать... Не укоренился я еще в новом звании. Сам порой удивляюсь. Вот и захотелось к своим, в деревню. Посмотреть: наши-то мужики одобряют или сомневаются во мне?
– Люди довольны. Знают ведь тебя, Миша.
– Странно даже. Встретили, будто ничего из ряда вон выходящего не произошло.
– Всей жизнью своей ты подготовлен к такой работе. Поэтому люди, знающие тебя, воспринимают твое назначение как должное.
– Спасибо, - негромко произнес он.
– Миша, я хочу спросить тебя. Говорят по деревням, что Советская власть рабочими создана и для рабочих служит. А крестьяне для новой власти вроде бы пасынки или даже крепостные, чтобы хлебом кормить. Ко
– Как раз вчера наши мужики в Верхней Троице об этом со мной толковали.
– И до чего же вы дотолковались? У Калинина весело блеснули глаза.
– Какая нога человеку дороже, Анна Алексеевна? Правая или левая?
– Обе одинаково дороги, о чем тут говорить.
– Вот так и крестьяне с рабочими для Советской власти.
– Хорошо, Миша. Теперь я знаю, что отвечать.
– Главное просто - каждый поймет.
– А простое - это и есть самое трудное, самое крепкое и самое вечное, - заключила Анна Алексеевна.
5
В короткие ночи некогда спать соловьям. От вечерней до утренней зари без устали пели соловушки на краю затихшего леса, по берегам Медведицы, в густой непролетной чащобе, спасавшей от любопытного глаза, от крупных птиц-хищников.
Выманили соловьи Михаила Ивановича из дома задолго до рассвета. Взял он палочку и пошел не спеша знакомыми тропками по туманному лугу, по темному таинственному лесу. Прислонившись к березе, слушал сонный лепет молодой листвы. Ухо улавливало тихий, но непрестанный шорох - это сквозь прошлогоднюю сухую листву пробивались повсюду острые травинки.
Возле ног, сердито пофыркивая, пробежал ежик. Высоко на соседнем дереве забормотала спросонок птица - наверно, сорока. А соловьи перед рассветом возликовали с новой силой, будто хотели перещеголять друг друга. Особенно старался один в кустах над ручьем. С короткого зачина сразу рассыпался хрустальным горошком с нежными переливами, с едва приметными переходами, а кончал трель перезвоном маленького серебряного колокольчика.
Михаил Иванович поднялся на холм. Чуть-чуть ,,, посветлело, незаметно исчез, истаял туман над рекой.
К соловьям присоединилась варакушка, завела звонкую замысловатую песню на разные голоса, подражая то скворцу, то малиновке. Четкой, веселой руладой ответил ей с вырубки зяблик. В глухом овраге подала голос зорянка.
Темные сосны на гребне холма вдруг посветлели все в одно мгновение, обрели краски. Кроны стали розовато-зелеными, сквозь хвою зажелтели стволы. Лучи солнца ослепительным потоком хлынули из-за горизонта, и сразу широко открылась взору родная земля: просторная, многоцветная, радостная, знакомая до каждого бугорка.
Сколько страданий и бед видели эти милые сердцу края! Сколько преждевременных могил оставалось здесь каждый раз после отражения вражеских нашествий! Сколько было пожаров, руин! Смертоносными волнами прокатывались голодовки и эпидемии, сметая целые деревни. Надев солдатскую форму, уходили отсюда на дальние рубежи государства хлеборобы-крестьяне, которые ласкали и лелеяли эту землю и которых одаряла она своими плодами. Уходили большие тысячи, а возвращались немногие. Вместо погибших поднималась и крепла новая поросль, вскормленная неизбывными соками благословенной земли.