Первый великоросс(Роман)

Кутыков Александр Павлович

Утром собрались на вече. Козича звать не стали. Как обычно. Он их не очень любил и чувствовал себя тут, как у медведя в берлоге: так же стремно, и так же никто не сунется.

Остен усмирял людей. Кроме него имелись и другие крепкие, в возрасте мужчины, но он был самым ярким, и роль вожа ему явно шла.

— Други, — начал он, — предстоит нам служба за князя. Всех, кто носы воротит в округе от подмоги владетелю нашему — великому князю…

— Повел сказку! Короче заходи!

— Короче токмо от ока до ока — все равно туда себе не смотреть…

Надобно нам дань собирать с люда в округе! — Выступивший на середину Остен намеревался сам быть середкой беседы-веча.

— А много ль наберем? С кого?

— Что ж ты молчал? По дороге ехали — набрали бы, ха-ха-ха! Пока народец встречался!..

— А что с того заимеем? Какая нам-то корысть?..

— Татьствовать нас, что ль, княже заставляет?..

— Мы и так татьствуем, ха-ха-ха!..

— А, сейчас будем брать и отдавать, на доброе словцо обменяв, ха-ха!..

Остен ответил:

— Отказаться нам нельзя — уж дохода от нас ждут к осени.

— До осени соберем да и прогуляем, ха!

— Прогулять успеем, друга, а ране надо бы собрать. С того нам прокорм и власть на предках. Видали колечко как робит? Отряд в два боле нашего — не пикнули ни единым словом! Перевезли и доброго пути пожелали. Кому не любо?

— Дельно можно распорядиться! — поддерживал Хорсушка. — А с кого начнем? С Козича никак?

— Ха-ха-ха! — прогремело будто гром.

Козич уже стоял и слушал. Подошел незаметно и встрял:

— Вы, мужи, теперь большие, молодцы! Рад за вас. Это Остен вам эдак обернул? Молодец!

Остену всегда было немного жаль Козича, хотя бы потому, что тот не злил горячего мужика. Весь он не таковский какой-то — с печалью, с душой. Закрытой намертво, но хоть с такой…

— Ты иди, не слушай, друже, нашу болтовню пустую, пока до сути догутаримся! — проговорил досмотрщик. Не находя продолжения, коряво махнул рукой. Нашедши слова, продолжил:

— Сбирался в Грецию за веру их молиться? Езжай на здравие.

— Пусть мошну оставит и едет хоть в Черный Булгар! — засмеялись мужи.

Печальными глазами блеснул Козич.

— Иди, иди! — прошипел добродушно Остен, стукая его по спине.

— В Булгаре молятся еще мудреней, и много жен сразу покупать надо…

— Козич купит, он — человече щедрый!..

— Без мошны все щедроты зараз поиссякнут…

Козич осторожно прошел меж кметей, улыбчиво заглядывая им в глаза, а перед высоким порогом сказал:

— Если далече поедете, меня прихватите, пожалуйте.

— Прихватим… Че в Киев не поехал, звали ж? Ха-ха!

Вои любили сего странного человека и старались, по обыкновению, не досаждать ему колкими фразами, не следить за его словами, ничего не требовать с него — сам умник давал-ссужал, а с недавних пор стали поречные воители каменья и серебро отдавали ему на сохранение. По настоянию Козича отстроили одрину и развесили в ней тулупы, ослопы, шапки — для общего пользования. Лишок добычи всякой раздавали в поселок.

Остен рад был, что причастен

к такому хорошему делу, и люди Поречного благодарил судьбу, что проживает здесь Козич, верша странные добрые дела.

…А на вече, недолго думая, порешили теперь разъезжать пошире и осмотреть то, что еще не видели.

— Хорсушка, не пора ли нам проведать соседей? И Щеку сообщить о постанове нашей?

— А чего его трогать? У него жена молодая.

— Дельце у меня, кроме того.

— Я не поеду. Возьми Чубка, Синюшку…

— Во как, рыжий, уже замудрил. Жинка научает?

— Пошел ты к лешему.

— О-о-о-о, гляди, далеко не отходи от меня — ведь я власть держу! — Он высоким взмахом руки показал белчуг.

— Плевал я! И так небедно живем, а боле тут не набрать — все собрано и без колечка, — не нравилось Хорсушке бахвальсиво.

— Будь со мной, пантуй, не то подошлю мужичков к твоей зазнобе, чтоб тебя освободили для дела, ха!

— Повякай — язык отрежу!

— Ой-ой-ой!..

…Длеся все утро занималась тем, что прособирала белье, порты, рубы, замочила в воде, разогретой на дворовой тепленке. Щек ей помогал — выносил на колья зимние одежки, перины. Ребята спросились купаться. Светояр, взяв ножи, лук со стелами, пошел на ту сторону охотиться.

К дому подъехали Остен, Чубок, Синюшка, отворили незапертые ворота, и Остен собственными ногами впервой за долгие годы ступил на Ходунин двор.

— Чего ты явился? — встретила Гульна, как раз глядя злодею под ноги.

— Отстань, тетка, я не к тебе, а хошь — и к тебе! — И прошел, щерясь, со своими кметями к Щеку в дом.

— Ну как, обжились?

Щек молчал, а Длеся ответила, выходя из-за спины мужа:

— Пока нет многого, но потихоньку обживемся.

— Хорошая у тебя жена, а вот ты вспомни, как старшого привечают: целуй в плечо, кметек.

— Ты что, родной мне, или слишком большой?

— Посадник я княжий — тебе мало? По правде, все я блюсти должен, на том и стоять буду: младший уважит старшего, богатый поделится с миром, каждый пусть имеет токмо свое. Коника мне верни, иль запряг уже?

— На кой ляд? Нам чужого не надь.

— Не кипятись, ведь я тебя люблю, а ты ежишься. Коня возьми себе, а этому выреху отдай. Где он?

— В лесу.

— Во-от… — Остен смолк и отвернулся от всех. — Коника забери. Тебе семью устроить надо. Правильно, голуба?

— Устроимся, отче, не спеша. Кланяемся за коня.

— Вот это жена — думает. Будешь ерепениться — могу и забрать что-то.

Замолчали. С подворья к реке ушли все, кто не желал объявившегося общества. Длеся вышла в опустелый двор, взялась за шубки, но увидев выходящих мужчин, отправилась на берег к Стреше с Гульной.

Щек стоял возле сходней один. Остен расхаживался по двору. С ним — сопровождавшие его парни: ходили, рыскали… Синюшка пнул ногой козлы, осмотрелся, пнул еще что-то. Чубок наткнулся за корчийницей на Сыза и вздрогнул от неожиданности: