Пьеса для обреченных
Шрифт:
Я резко села в кровати, скинув Лехину руку и уже ничуть не тревожась о том, что он может проснуться. (Правда, это так и не нарушило его счастливого сна: напарничек лишь подложил локоть под голову и захрапел дальше!) Конечно!
Ведь это именно она, Каюмова, настояла на том, чтобы немедленно пригласить для разговора Бирюкова!.. «Убийство Гонзаго» — «Мышеловка»… «Мышеловка» — «Убийство Гонзаго»… Одна пьеса под вывеской другой! А ведь Бородин говорил: мы обсудили, мы прикинули, я решил… Да ничего ты не решил, самовлюбленный богатый остолоп! Кто-то умный и хитрый подогнал свою идею под твои интересы, просчитал все до малейших деталей, исключил даже минимальную возможность
Господи! Все складывалось! Все чудовищным образом складывалось! Но я так часто повторяла за последнее время эти слова и столько раз попадала впросак, что уже просто боялась верить. Конечно, частный детектив из меня никакой и с логикой у меня большие проблемы, но картинка на этот раз вырисовывалась совершенно четкая, лишенная какого бы то ни было налета мистицизма!
Я знала, как убили Вадима Петровича Бирюкова. Догадывалась, за что его убили. Понимала, кто его убил! Но все это надо было проверить. Семь… Нет, десять раз проверить, прежде чем предпринимать хоть какие-то шаги!
И если события развивались именно так, как я себе представляла, то мне предстояло разобраться во всем этом одной, без Лехиной помощи.
Отбросив одеяло, я спрыгнула с кровати. Влезла ногами в трусики.
Перевернув, застегнула под грудью лифчик. В высоком, тускло серебрящемся зеркале отразились мои исхудавшие телеса. Впрочем, сейчас было не до оханий и аханий по поводу собственной внешности. Первая электричка, согласно расписанию, проходила мимо Логинова, по-моему, в шесть часов.
Когда джинсы были уже натянуты и батник застегнут, ни с того ни с сего проснулся Митрошкин. Сел в кровати, похлопал заспанными и еще мутными спросонья глазами, сладко потянулся и недоуменно вопросил:
— Во! А ты куда?
Даже не посети меня эта страшная, требующая немедленной проверки догадка, я бы все равно не знала, как реагировать… (Пашков… Рябиновая настойка… Господи, как стыдно!) А тут и вовсе стушевалась. Устыдилась собственной растерянности, занервничала.
— Женька, да что случилось-то? уже более осмысленно поинтересовался Леха. Еще раз потянулся, хрустнув суставами, опустил ноги на пол.
И тогда я решительно мотнула головой, сдерживая дрожь в голосе, проговорила:
— Мне во всем надо разобраться самой. Без тебя! — схватила куртку и выскочила из комнаты.
Теперь я была умная. Я тоже была хитрая и умная и не знала, наверное, только одного: кому можно верить на этом свете? Актеров просто хороших и хороших во всех отношениях в последнее время развелось ну прямо как тараканов — хоть дустом трави! Но если обычно говорят, что артист — это послушная глина в руках режиссера, то в данном случае на ум почему-то приходило только развеселое название «Сам себе режиссер». Надо было обладать поистине снайперским хладнокровием, чтобы терпеливо, не делая лишних телодвижений, дождаться-таки своего единственного, но бесподобного шанса и мгновенно построить гениальную комбинацию! Бедный, глупый Бородин! Вот у него шансов как раз не было. Как, впрочем, и у Вадима Петровича Бирюкова, который тоже искренне верил в то, что это он создает новый «спектакль», полный юмора и оригинальных ходов. Вадим Петрович не знал, что роет себе могилу…
Наташка!
Белобрысая, неопределенного возраста девица со светлыми ресницами и взглядом нахальной лабораторной мыши… Наверняка она участвовала в разработке сценария до самого конца и, значит, намеренно куражась, балансировала на краю пропасти, когда придумывала Ольгин текст: «Это Каюмова. Ваша Каюмова убила моего любимого мужчину! Ваша замечательная Наташа Каюмова — убийца! Женщины таких вещей не прощают…» Значит, обида была слишком болезненной и слишком сильной, если она не простила господина Бирюкова и не смогла ничего забыть. Но какая все-таки потрясающая актерская школа и какое хладнокровие!
"Ну, не такие уж и великолепные у нас с Вадимом Петровичем отношения!
(угодливый смех: хи-хи-хи!) Все-таки режиссер и актриса… Сложности всегда есть!" И в этот момент она наверняка помнила о трупе, тихо и страшно разлагающемся в доме на Устиньевской. Не знала только о чьей-то попытке спасти умирающего, о салфетке, закрывающей кровоточащую рану… Впрочем, кто был этот неизвестный, еще только предстояло выяснить. Пока же я не могла до конца поверить в то, что это все-таки произошло: по нелепой случайности, из-за нелогичности и непредсказуемости собственных поступков я получила ту информацию, которую не должна была получить! Никто не мог предположить, что я потащусь в психиатрический диспансер проверять, была ли на самом деле «Офелия» безумной? Никто, в том числе и сама Наталья, не мог предвидеть, что я все-таки узнаю то, о чем пришла узнать…
Но теперь я была умная. Я тоже была хитрая и умная. Поэтому не собиралась больше подкатываться к честной круглолицей врачихе, озабоченной проблемой послеродовых депрессий и атакуемой автолюбителями, квартиропродавцами и прочими гражданами, желающими получить справку о своей вменяемости. Я планировала заехать на оптовый рынок, а оттуда уже в психиатрическую больницу, где Наталья должна была отлежать острый период. Я ехала на Матросскую Тишину…
Конфеты мне попались нормальные, свежие, с относительно недавней датой выпуска на нижней стороне коробки, икра самая обычная — красная в зеленой жестяной баночке и черная в традиционной стеклянной бадейке, а вот коньяк, похоже, на самом деле очень даже неплохой. Пожилой кавказец в турецком джемпере, комплектовавший мой продуктовый набор, с многозначительной улыбкой заметил:
— Хатэл бы я быть тэм мужчыной, к каторому такая дэвушка едэт с такими подарками!
«Ага! Как раз к „мужчыне“! — подумала я, укладывая все это великолепие в пакет. — Вай, дарагой, я бы и сама все это съела с превеликим удовольствием, если бы не предстояло подманивать на коньячок кого-нибудь из младшего или среднего медперсонала психушки».
План дальнейших действий представлялся мне очень и очень смутно, и поэтому я приятно удивилась, когда охранник на проходной психиатрической больницы номер 3 благосклонно принял первую бутылку коньяку и пообещал:
— Отчего же не помочь? Раз надо помочь — постараемся. Есть тут у меня один человечек, который может узнать то, что вам нужно. Только человечка тоже, само собой, отблагодарить придется…
Я радостно закивала в знак готовности раздавать дорогущий коньяк налево и направо и села ждать на лавочку возле урны. Минут через сорок — не раньше, появился «человечек» — толстая, угрюмого вида; санитарка в черной фуфайке, накинутой поверх халата.
— Ну? — спросила она, вместо приветствия. — И чего тебе надо?