Пьеса для обреченных
Шрифт:
Фотография! Случайная фотография в альбоме Ольги! И угол той самой столовой! Слишком смело было бы предположить, что халтурщик-строитель гастролировал по всей стране и на всех базах отдыха устраивал подобное безобразие. Зато очень легко представлялся новенький белый корпус люкс, как бы наслаивающийся на картинку с той фотографии из Ольгиного альбома… Эта была та самая «уникально-лечебная» и «великолепно-природная» база отдыха, на которой мы отдыхали с Пашковым! Та самая база отдыха, но, как минимум, три года назад! Три года назад Ольга была знакома с Бирюковым и даже отдыхала с ним в алтайском пансионате!
Третью, последнюю, бутылку коньяку доставать из пакета не пришлось.
Охранник во второй раз вызвал знакомую санитарку без взятки — видимо, надеялся, что теперь я стану посещать сие заведение регулярно. Она «приплыла» злая, как золотая рыбка в финале сказки, и недружелюбно осведомилась:
— Чего еще надо?
Я поспешно протянула ей пакет с икрой и конфетами, подтверждая свою платежеспособность:
— Не могли бы вы узнать насчет Терентьевой Ольги? Она должна была лечиться здесь три года назад или чуть раньше.
Санитарка взъярилась:
— Это надо же, сколько у тебя психов знакомых! Может, ты сразу список составишь, а то чего мне туда-сюда, как дуре, бегать?
Однако все-таки встала, уперев руки в могучие колени, ничуть не стесняясь, одернула смятый халат пониже спины и неспешно поковыляла по пустынной аллее, унося с собой пакет с продуктовым набором, предназначенным специально для приятного времяпрепровождения.
Отсутствовала она довольно долго, а возвратилась уже без пакета, но зато с сухонькой старушонкой, зябко прячущей руки в карманах и по-птичьи поводящей худой, дряблой шеей. На голове у бабуси тоже была повязана белая медицинская косынка с черным, расплывчатым штампиком на уголке.
— Вот! — Санитарка скосила на старушонку выпуклые карие глаза. — Свидетеля тебе привела. Допрашивай!
— Спрашивайте, спрашивайте! — Бабуся доброжелательно осклабилась.
— Да я, собственно, хотела узнать по поводу Терентьевой Ольги…
Лечилась у вас такая?
— А как же не лечилась? Я очень хорошо Олюшку помню: дай Бог ей никогда к нам больше не попадать.
Сердце мое заколотилось с сумасшедшей, пугающей скоростью. Желудок снова сжало таким резким спазмом, что глаза чуть не выскочили из орбит.
— Помните?! А что-нибудь рассказать о ней можете?
— Могу. Отчего же не могу? Лечилась она здесь, по-моему, полтора месяца.
После аборта. Неудачно ей все сделали, чуть ли не все женские органы покромсали… Ну так шутка ли — почти четыре месяца!
— А почему она вдруг решила делать аборт, вы не знаете? — Голос мой задрожал и сделался хриплым, как у больной, ослабевшей вороны.
— Так кобель этот ее и
Бабушка закончила, чинно сложила руки на коленях и сглотнула, отчего шея ее сморщилась, как у старой ящерки. Она явно ждала. А у меня уже не было ничего: ни коньяку, ни икры, ни даже конфет. Пришлось, сгорая от стыда, залезть в карман и вытащить оттуда свернутую вчетверо пятидесятку — последний мой сколько-нибудь значительный капитал — практически НЗ. Однако старушонка приняла деньги с печальным достоинством. Взяла купюру дрожащими пальцами, бережно расправила и опустила в карман. А прежде чем подняться с лавочки, проговорила:
— Вы Олюшке-то привет от Марии Николавны передайте. Она вспомнит…
Пусть не болеет, здоровья ей…
На том и попрощались… Я перешла через дорогу, купила в ближайшем киоске пачку «Честерфилда» и, наплевав на дико ноющий желудок, выкурила целых три сигареты — одну за другой.
Вот теперь все действительно складывалось. Складывалось в жуткую, но вполне реалистичную картину. У нее был более чем веский мотив. У нее была возможность это сделать. Все указывало на то, что это сделала именно она, но у меня не было никаких доказательств…
К театру я подъехала приблизительно в половине двенадцатого. Утренняя субботняя репетиция должна была быть в разгаре. Из-за прикрытых дверей зала доносились звуки музыки, в щель жутко тянуло пылью и табаком. Завидев меня в проходе между креслами, Костик Черепанов ринулся со сцены со скоростью небольшой морской торпеды. Я даже испугалась, что он сломает себе ноги или шею, а то еще, чего доброго, стукнется головой так, что глаза сбегутся к носу окончательно и бесповоротно.
— Евгения Игоревна! Евгения Игоревна! — завопил он, радостно потирая ладони. — Вот вы и появились!.. «Гамлета» будем доделывать? Нет?
— Нет, Костя. Вы уж извините меня, пожалуйста, но стажировка моя закончилась, так что.., — Да ну ее — стажировку! Вы еще просто наших новостей не знаете! Вадим Петрович телеграмму из Улан-Удэ прислал: просит уволить его по собственному желанию и выслать документы. Новый режиссер пока только сказочку детскую доделывает. Вы представляете, какой это для вас шанс?! Режиссеру мы быстро рот заткнем, скажем, что вы «Гамлета» с нами уже целый месяц работали. Евгения Игоревна, а? Ну давайте попробуем! Задумка-то какая хорошая была!
Я еще раз извинилась и отстранила его рукой. В первом ряду, опустив голову и с преувеличенным вниманием изучая маникюр на собственных ногтях, сидела Каюмова. Она просто не могла не заметить моего прихода.
— Привет. — Я прошла по проходу и села рядом, но не в соседнее кресло, а через одно.
— Привет. — Наталья по-прежнему избегала смотреть мне в глаза.
— У меня к тебе один вопрос: в тот день именно ты настояла, чтобы с Бирюковым поговорили незамедлительно. Почему ты это сделала? Какая тебе была разница: сегодня, завтра? Ты не боялась Бородина разозлить и вообще безо всякого финансирования остаться?