Пьеса для обреченных
Шрифт:
«Раз сказал: в четыре — значит, приедет к четырем», — догадался Штирлиц", — тоскливо подумала я и пошла в разведывательный рейд вокруг дома.
Нельзя сказать, чтобы коттедж Антона Антоновича сильно отличался от соседних домов. Двухэтажный, серо-белый, с большими прямоугольными окнами, он был окружен жидким, полысевшим к осени кустарником. Ничего особенно зловещего в пейзаже не наблюдалось, но тем не менее коленки мои отчего-то все больше и больше слабели.
Лаз в подвал… Что там? Может быть, огромный холодильник для складирования трупов? Наглухо
Что я ему скажу, когда он попросит показать наброски пьесы? «Лучше давайте я вкратце обрисую фабулу»? «Некий театральный режиссер решает подзаработать денег и для этого продает свою пьесу именитому драматургу, разучившемуся писать…» Его глаза темнеют, ноздри начинают нервно вздрагивать.
Или наоборот? Он улыбается подчеркнуто вежливо и кивает седовласой головой:
«Продолжайте, продолжайте! Я вас внимательнейшим образом слушаю!» И что дальше?
Прочувственно распрощаться и уйти, каждой клеточкой спинного мозга ожидая удара лопатой по голове?
Я как раз в красках и подробностях представляла себе этот самый удар: холодную сталь, припорошенную снежком и крошащую череп, брызги крови, резвыми пташками разлетающиеся во все стороны, — когда вдруг увидела его… Антон Антонович Москвин, собственной персоной, неспешно шагал по тропинке к даче. И на нем наверняка было то же самое темно-серое драповое пальто, в котором засекла его престарелая соседка убитого Вадима Петровича.
Моя дерзкая отвага вместе со способностью соображать мгновенно куда-то подевалась. На минуту показалось даже, что смерзшаяся земля, как водяной матрас, уходит из-под ног. Задыхаясь от ужаса, я спряталась за выступ стены и прижалась щекой к ее холодной шершавой поверхности. «А может, правда повосхищаться его творчеством и рассказать идею какой-нибудь дурацкой пьесы? — промелькнуло в голове. — Есть же в запасе „Царевна-лягушка“, в конце концов»…
Господи!.. Мамочки!.. Что же делать?!
Он прошел еще несколько метров, обогнул лежащую на тропинке корягу.
Расстояние между нами неумолимо сокращалось, теперь от калитки Москвина отделял всего с десяток шагов. И тут откуда-то слева появился Леха! Я даже подумала, что у меня зрительные галлюцинации, и часто-часто заморгала глазами, пытаясь прогнать нелепое видение. Но это была не галлюцинация, а самый настоящий, живой Митрошкин, улыбающийся светло и зубасто, как дипломат на приеме, и одетый почти в такое же, как у Москвина, драповое пальто.
Они сходились, как два представителя дружественных стран, а я все плотнее вжималась в стену.
«Чуйства» переполняли меня, словно истерическую барышню девятнадцатого века. Он все-таки пришел! Он меня не бросил! Леха! Хороший, надежный Леха! Но что он собирается делать и как намеревается объяснить Москвину свое появление?
— Здравствуйте, по поводу меня вам вчера звонил Владимир Макарович Пеев!
— отрекомендовался
Уж не знаю, что он там подумал по поводу почтенного божьего одуванчика, давшего подобную рекомендацию, но то, что Леха весьма мало походил на воздушное и эфирное создание, было неоспоримым фактом. Столь же незначительно и туманно мой напарничек напоминал повзрослевшую Наташу Ростову. Носатый, ушастый, коротко подстриженный, он стоял перед Москвиным и смотрел на него открытым, искренним взглядом пионера на линейке.
— Так вы и есть тот самый молодой драматург? — не очень уверенно переспросил Москвин, и я с ужасом поняла, что сейчас разражусь истерическим, икающим смехом.
Однако Лехины круглые глаза неожиданно сделались серьезными.
— Не совсем драматург, — проговорил он, ненавязчиво поддерживая Антона Антоновича .под локоть и возобновляя движение к дому. — Мне пришлось пойти на небольшой обман, чтобы добиться этой встречи с вами… Видите ли, я — представитель частной адвокатской конторы, в которую две недели назад обратился Вадим Петрович Бирюков…
Москвин вздрогнул! Абсолютно точно вздрогнул! Я прекрасно видела это из своего временного убежища за выступом стены! Даже щеки его сделались по-стариковски дряблыми, хотя всего пять минут назад он выглядел пожилым добрым молодцем. А Леха тем временем продолжал:
— Наш клиент намеревался подать иск об установлении авторских прав на пьесы «Провинциалка», «Последнее лето» и «Вербное воскресенье». Он утверждал, что данные произведения украдены вами и весь доход присвоен…
— Послушайте, но это же чушь! — Антон Антонович резко остановился и выдернул свой локоть из цепких Лехиных пальчиков. — Не знаю, кто вы и зачем пришли, но говорите вы полнейшую ерунду!.. Если вы, молодой человек, сию же секунду не уберетесь отсюда, я буду вынужден вызвать милицию. Подумать только!
Нет, это же просто смешно сказать…
Леха, однако, не поспешил устыдиться. или хотя бы усомниться в своем праве нагло наезжать на заслуженного и признанного деятеля искусств. Физиономия его оставалась по-прежнему невозмутимой и чем-то неуловимо напоминала морду аквариумного сомика, прижавшегося лбом к стеклу и смотрящего на мир равнодушными, не замутненными мыслью глазками.
— Может быть, поговорим в доме? Не стоит, мне кажется, делать эту историю достоянием гласности. Соседи, знаете ли, прохожие…
— Соседи? Прохожие? — весьма натурально взбеленился Москвин, и в этот момент я почти готова была поверить в то, что мы опозорились, а пьесы действительно его. — Да что это вы себе позволяете? Либо вы мерзкий, низкий шантажист и вымогатель, либо кому-то из моих знакомых изменило чувство юмора, и он решил вот так глупо пошутить…
— В соответствии с заявлением Бирюкова начала работать комиссия по установлению авторства… — так же монотонно и спокойно проговорил напарничек.
— И, должен сказать, результаты не в вашу пользу…