Пещера Рыжего монаха
Шрифт:
Туман еще висел, но наверху воздух пришел в движение: низкие всклокоченные тучи на глазах меняли очертания.
Казалось бы, при ходьбе Федя должен был согреться. Однако озноб не оставлял его, а лицо горело и в голове была непривычная тяжесть.
Дорога становилась все трудней и опасней. Тропа едва угадывалась на камнях. Монахи тоже чувствовали себя не очень уверенно: они шли медленно, идущий впереди то и дело всматривался в землю.
Федя был рад остановкам. В эти недолгие минуты он прятался за камни и отдыхал. Но едва трогался караван, он тотчас же поднимался. Все силы его были направлены на то, чтобы подчинять ходьбе утомленное тело, мысли — не выдать
Тропа начала уводить в сторону от ущелья, шум потока становился все слабее и, наконец, смолк совсем. Настороженная тишина установилась вокруг. Вдруг ветер, до сих пор лишь трепавший облака, упал с неба и ворвался в горы. Он засвистел между скал, шурша прошлогодней травой и поднимая снежную пыль, скопившуюся в ложбинах. Еловые ветви заплясали, высохшие сучья застучали друг о друга. В несколько минут ветер разогнал туман. Видимость стала лучше, и держаться в прежней близости от каравана было уже рискованно. Федя свалился под скалой, чтобы немного переждать. Отдых был недолгим.
Едва караван скрылся за гребнем невысокого склона, Федя отправился за ним следом. Идти под ветром стало еще труднее.
Поднявшись на возвышение, за которым скрылись монахи, Федя увидел, что караван опять приближается к ущелью. Снова пришлось пережидать. Спрятаться было негде, и Федя лежал, обдуваемый холодным ветром. Все же Федя заставил себя бегом преодолеть открытое пространство. Но, добравшись до края обрыва и глянув вниз, он убедился, что спешил напрасно — монахов задержала переправа. На дне неглубокого в этом месте ущелья через бурный поток был переброшен мостик из длинных жердей. Даже отсюда было страшно смотреть, как идут по нему люди и мулы. Быть свидетелем гибели еще одного человека или животного было выше сил, и у Феди вырвался вздох облегчения, когда он убедился, что монах, замыкавший караван, ступил на противоположный берег.
Но что это: закончив переправу, монахи взялись за палки и, дружно орудуя ими, начали сбрасывать жерди моста в реку. Несколько раз, вздыбившись в клокочущем потоке, они унеслись прочь. Одну из жердей волна бросила на выступающий камень и переломила надвое, точно спичку. Мост в одну минуту перестал существовать. С угасающей надеждой Федя оглядывал русло потока. Караван тем временем поднялся на противоположный склон и скрылся за его гребнем.
Федя сбежал на дно ущелья и в отчаянии заметался по берегу. И вот в одном месте он обнаружил какой-то намек на переправу: разделяя надвое поток, в воде торчал небольшой, с плоской вершиной утес. Если хорошо разбежаться, можно было прыгнуть на него, потом по выступающим из воды камням перебраться на противоположный берег. Вконец усталый и промерзший, Федя понимал, как опасен подобный прыжок.
Поток прорывался со страшным грохотом, метался и ярился вокруг камней, вскипал водоворотами. Над утесом висел туман из водяных брызг.
Да, настал час, когда надо было доказать свою храбрость или отступить и навсегда возненавидеть себя. Федя разбежался и прыгнул.
Он оттолкнулся от берега удачно и, пролетев сквозь облако брызг, приземлился на покатом склоне утеса. Но в то же мгновение ноги скользнули по мокрой скале, Федя грудью ударился о камень и поехал вниз. Его окатило ледяной волной. Судорожными движениями он стал шарить руками по поверхности камня и ухватился за торчащий из трещины стебелек самшита. Был он едва ли больше крысиного хвоста, но густо усыпан плотными кожистыми листьями. Листья не дали соскользнуть пальцам. Цепляясь свободной рукой за шероховатости камня, срывая ногти, Федя подтянулся, и сантиметр за сантиметром выбрался
С минуту Федя лежал, распластавшись, ловя ртом воздух; его мутило от пережитого страха. Когда он немного пришел в себя, то увидел, что остаток переправы не столь опасен, он заставил себя подняться и, прыгая с камня на камень, достиг берега. Он задержался лишь для того, чтобы снять сапоги и вылить из них воду. Затем поспешно выбрался на противоположный склон.
Перед ним раскинулось обширное неровное плато. Через него тянулась цепочка людей и мулов. Тропа осталась в стороне. Вскоре монахи скрылись в низине, и Федя зашагал им вслед.
Он шел, сильно наклонившись вперед. Когда ветер, на мгновение стихая, переставал поддерживать Федю, он падал на руки и колени.
Впрочем, и монахам, должно быть, приходилось нелегко: ветер рвал, как паруса, полы их балахонов, срывал башлыки; мулы то и дело останавливались. Но монахи, по крайней мере, не мерзли. А Федю облепляла мокрая одежда, ноги в сапогах были как в холодных компрессах. Его бил озноб, голова болела. Но он шел и шел, механически переставляя ноги, падал, поднимался и шел дальше.
Одолевали мысли. Сколько километров позади! Даже если он выследит, куда спрячут свой груз монахи, никогда ему, обессиленному и замерзшему, не добраться до дома. А нагнать караван и сдаться монахам — значит бесславно кончить жизнь в плену, в каком-нибудь белогвардейском гнезде. Да что там, будут ли еще монахи связываться с такой обузой — больным, измученным мальчишкой! Он просто будет застрелен или сброшен со скалы. Нет, уж лучше самому погибнуть в этих диких горах, умереть на этой тропе, чтобы кости его, объеденные волками, нашел какой-нибудь охотник. По остаткам одежды люди узнают его… Федя проклинал свою самонадеянность. Сообщи он вовремя в ревком, что готовится похищение, и все сложилось бы иначе. Так нет — славы захотелось!
Голова его разрывалась от боли и сознание туманилось. Ног он уже не чувствовал. Шапку давно сорвал с головы и унес ветер — ему было все равно. Он упал и не спешил подняться. Равнодушие овладело им. Хорошо было так лежать, укрывшись за скалой от ветра.
Мысли его вернулись в город, к Василиду, Аджину… Они втроем стоят на солнечной поляне, в окружении зеленых платанов. Вместе с этой картиной начинают всплывать в памяти слова. Что же там говорилось? «Я, сын трудового народа… — кажется, так, — вступая в «Киараз», буду верой и правдой предан делу революции… буду биться до последней капли крови своей… И пусть карают меня народ и Ажира, если я отступлюсь». Что-то Аджин говорил про эту Ажиру… Но сейчас это не важно. Федя уже поднял голову. Затем, отталкиваясь от земли руками, он заставляет себя встать на колени. Ветер хочет завалить его набок, но Федя прижимается к камню. Из-за камня видно плато. Федя шарит по нему взглядом и видит, как фигурки людей и мулов одна за другой исчезают за краем плато.
Выждав момент, когда ветер стих, Федя, придерживаясь руками за камень, поднимается с колен и идет, слегка наклонив тело вперед, широко расставляя ноги. Это напоминает хождение в шторм по палубе. Буря, кажется, начала стихать.
Так он добрался до края плато. Отсюда открывалась неглубокая долина. Но от мальчика ее дно было скрыто выступающим склоном; чтобы увидеть караван, следовало достигнуть этого выступа. Преодолевая головокружение, Федя начал спуск. Вопреки ожиданиям это оказалось легче, чем идти по ровному месту: склон был крутой, и за него можно было держаться руками. Зато стоило оступиться, и он покатился бы вниз. Федя подобрался к выступу.