«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия
Шрифт:
Никакой даже самый родной отец не может быть важнее отца названого, потому что — что с него, родного, взять? Он тебя не выбирал.
А этот — выбрал.
В коридорах, меж тем, по-прежнему миловался с флягой За’Бэй. И очень кстати, поскольку спать в таком трепетном состоянии души было бы неразумно — эдак просыпаться не захочется. За’Бэй на промедление поворчал, но в кабинет вернулся, и уютный, по духу своему студенческий разговор вернулся вместе с ним.
Впрочем, студенческим он был только по духу. Круг тем остался весьма прикладным.
— Ты хотел мне рассказать о том, как будешь
— Ситуация изменилась, — Гныщевич задумчиво всмотрелся в собственную чернильницу, — ситуация всегда меняется! Хотя моя идея от этого хуже не становится.
— Какая идея-то?
— А! — чернильница отблёскивала тусклым боком, пуще прежнего навевая воспоминания. — Что привёз в Петерберг Йыха Йихин?
— Академию и оскопистов, — загнул пальцы За’Бэй, — ну и себя, конечно.
— А ещё?
— Водосборники под городом.
— Их он, я надеюсь, не привёз, а на месте прорыл. — Гныщевич покачал головой. — Эх, mon cher! Это не я, это ты плохо учился в Академии! Йыха Йихин привёз в Петерберг свою собственную породу псов. Больших, лохматых, быстроногих и прекрасно натасканных на людей. В предпоследние годы их использовали для того, чтобы поплотнее закрыть Петерберг на въезд и на выезд, в последние — и вовсе не использовали. А зря. У нас по-прежнему есть как минимум две отличные псарни.
За’Бэй присвистнул.
— Это ты круто хватил.
— Это эффективно, — Гныщевич почесал шляпу, — я надеюсь. Но сам посуди: кто может выследить и поймать беглого — быть может, окровавленного — противника лучше, чем породистый, натасканный и наверняка заскучавший у себя в конуре пёс?
Глава 69. Пока цел «Пёсий двор»
— Что-то мы, братцы, заскучали, а? Заскуча-а-али, — Хикеракли как уж смог высоко запрокинул голову, пялясь в серенькое небо. — Оно, конечно, дело понятное, революции, войны, а ведь негоже…
— Некоторые, в отличие от тебя, работают!
Слух к Коленвалу так до конца и не вернулся — глуховат наш Коленвал стал на левое ухо. Всяческие специальные аппараты он из гордости носить отказывался, а потому беспрестанно теперь орал. Не то чтобы он раньше поорать не был мастер, но теперь попрекать его этим считалось вроде как негоже.
— А ты не дери глотку, — попрекнул Хикеракли. — Про работу свою да занятость великую ты с пелёнок говорить начал, уж не сомневаюсь. Не завопил, как младенцам полагается, а сразу давай: мамаша, режьте пуповину, у меня встреча!
Коленвал повыше закатил глаза, а Драмин хмыкнул:
— Ну, Хикеракли, ты не кривляйся, дела и правда имеются. Вы взрывами да артиллерией всё вокруг города переворотили — надо бы подснежники демонтировать. От них ток, конечно, отвели, но чем леший не шутит?
— Траншеи резервные разровнять, чтобы поставки возобновились, — согласился Коленвал. —
— Порешить что-то с радиосвязью, ведь наладили уже.
— Вернуть населению собранные у них радиоприёмники. Перенести динамики из казарм в город, развесить в важных местах. Эффективнее глашатаев и листовок получится.
Хикеракли как можно однозначнее зажал уши.
— Ваши рты шевелятся, но произносят лишь «мы зануды», — воскликнул он. — Мы же победили! Ради чего, когда не ради празднеств?
Коленвал покосился на него странным взглядом, но смолчал.
Они втроём вышагивали по Людскому, намереваясь хорошенько напиться — да не по-чёрному, а с песнею и радостью. Город вчера в самом деле поворошило, вот как на востоке делают с кротами. Хикеракли своими глазами видел: берут, значит, лопаточку да выкапывают наружу их ходы и лазы. Зверьки не убиваются, однако же земли столь негостеприимные покидают. Тут важно только лопаточку поострее сыскать, ну и, ежели крот упрямится, полить ещё его нору чем-нибудь вонючим.
Резервная Армия с лопаточкой обошлась умело — прошла почти по всякому району города, равномерно во что-нибудь потыкивая. Уж и Людскому, конечно, досталось — в той его части, что ближе к Порту. Как на заказ! Ведь именно там, у Гостиниц, в Людском лесенки самые зыбкие, а переходики — тонкие; уж они все пообвалились! И «Уголья» разнесло, где любил в былые времена посиживать Гныщевич. Без особых, кажись, жертв обошлось. Там, в «Угольях», люд сообразительный.
Хикеракли, что занятно, сам и не помнил, где всё это время изволил почивать. Артиллерия ещё не отбухтела, а он уж сыскал себе какие-то комнаты в Людском, да с таким грозным видом сыскал, что с него и спрашивать ничего не стали. Завалился и уснул. Может, и ещё чего было, но рантье наутро не жалобился, так что и шут с ним.
Ну уж а наутро — вестимо, что такими утрами бывает. Пользуясь своим положением, так сказать, привилегированным — чай не абы кто, а член Революционного Комитета! — Хикеракли немедленно реквизировал себе Коленвала и Драмина, с коими намеревался провести славный денёк. Пусть «Уголья» разносят, пусть трущобы рушат, пусть! Пока цел «Пёсий двор», Петерберг проживёт.
Коленвал и Драмин артачились, но на деле и сами рады были вырваться. Побродили втроём по развалинам возле «Уголий» — хвала Великой Столице, тела там прибрали. Обнаружили доселе неведомый чёрный ход, выводящий от Грязного проулка во дворы, а оттуда — прям к Конной, почти к Корабелке. Эх, и где ж вы были, вражеские залпы, в годы студенческие! Вот бы со временем вышла Коленвалу да Драмину экономия.
— Я сегодня думал про Йыху Йихина, — сообщил оным Хикеракли, продолжая волочь их по направлению к «Пёсьему двору». — Я про него всегда думаю, но сегодня особенно. Он для Петерберга фигура значимая, можно даже сказать, знаковая. А что нам о нём ведомо?
— Многое, — улыбнулся Драмин.
— А вот шиш! Я сегодня как проснулся, было мне откровение. Что, думаю, если я — его потомок, пра-пра-пра-сынок? Как думаете, может такое быть?
— Это по материнской линии, — буркнул Коленвал, — а по отцовской прямиком к тому пророку восходишь, что Имперскую Башню свалил.