Песнь молодости
Шрифт:
Внезапно в небе послышался оглушительный рокот мотора, оборвавший Ван Хун-биня на полуслове.
— Легок на помине! — воскликнул профессор У и устремился во двор.
За ним торопливо последовали остальные.
Самолет пролетел низко, показывая свои опознавательные знаки — красные круги на крыльях — запыленной, замершей земле. Профессор У долго смотрел ему вслед. Ван Хун-бинь отвернулся в сторону, а Сяо-янь с болью сказала Дай Юю:
— Чего смотреть! Пошли в дом.
Все вернулись в подавленном состоянии.
Профессора
Профессор У вновь пришел в возбуждение и горячо заговорил. Энергии его можно было только удивляться. Даже Ван Хун-бинь, живой и подвижной человек, любивший поговорить и посмеяться, в его присутствии стушевывался.
— Что же это такое?! На каком основании?! — кричал У, стуча по столу. — Друзья! Родина в опасности… Если бы мне было лет двадцать, я тотчас взялся бы за оружие, чтобы смыть этот позор!
— Старина У, поменьше шумных слов, — нетерпеливо перебил его профессор Фань, тряхнув бородкой. — Ты вот только кричишь, как молодой забияка, а почему пожертвовал всего несколько грошей, когда наши студенты ехали с протестом в Нанкин? Тогда надо было бы раскошелиться! Терпеть не могу пустозвонства… В сорок лет уже не следует заблуждаться, а в пятьдесят пора знать жизнь. Мы рано ее познали, и к чему же сейчас молоть ребячий вздор?
Профессор У изумленно посмотрел на него, покраснел и залился громким смехом:
— Всему свое время. Я же не святой, чтобы с пеленок предвидеть ход мировых событий… Ладно, я не буду спорить с тобой. Ты ведь упрямый старик. А вот взять, к примеру, Хун-биня! Раньше он почитал Ху Ши, а теперь ненавидит его прагматизм, его лозунг «спасай родину учебой», его пресмыкательство перед империализмом. Разве заблуждавшимся возбраняется раскаиваться? Ха-ха! Мы, интеллигенты, говорим, но делать не умеем, а ты, старина, пожалуй, и говорить-то не умеешь!
Пока они спорили, Сяо-янь шепнула Дай Юю:
— Почему ты молчишь? Мы должны воздействовать на них.
Дай Юй взглянул на профессора У и с сожалением покачал головой:
— Такие люди ничего не стоят. Ну, мне пора идти. Сяо-янь, я еще зайду попозже. Есть о чем поговорить.
— Что ты… какой-то странный! — прошептала Сяо-янь, показывая глазами на профессора. — Это вовсе не плохой человек. Почему ты о нем так?
Дай Юй не ответил ей и распрощался с присутствующими.
Тетка Сяо-янь — директриса Динсяньской школы Ван Янь-вэнь — оттащила ее к чайному столику, усадила, радостно и в то же время с печалью в голосе стала говорить:
— Сяо-янь, я так рада за тебя! Судя по всему, он хороший человек. Но я почему-то боюсь его. Скажи мне, он тоже… опасный человек? Ты изменилась, стала как Линь Дао-цзин. Даже твой папа — и тот изменился… Я, я на самом деле боюсь… Через день-два собираюсь вернуться в Динсянь. Здесь у вас мне как-то неспокойно.
— Не волнуйся, тетя! — ласково посмотрела Сяо-янь в худое желтое лицо Ван Янь-вэнь. — Мы сумеем построить свою жизнь. Я давно
Глава двадцатая
В тот же вечер Дай Юй пришел опять и долго беседовал с Сяо-янь в ее комнате.
— Цзюнь-цай, — назвала его Сяо-янь настоящим именем, — по-моему, мама днем зря все это затеяла? — на ее нежном лице появился румянец. — Я, как и Линь Дао-цзин, терпеть не могу быть в ложном положении.
— Почему как Дао-цзин?
— Не скажу, — улыбнулась Сяо-янь. — Ты слышал что-нибудь о ней? Мы так и не виделись с тех пор, как она уехала. Уже два месяца. Я очень беспокоюсь, часто вспоминаю о ней.
Взяв на себя порученное ей задание, Дао-цзин переехала к Сестре Лю. Будучи связана работой, а также из-за близости Сяо-янь к Дай Юю Дао-цзин так и не встречалась с тех пор со своей лучшей подругой.
Дай Юй взял Сяо-янь за руки, погладил, и в его глазах что-то мелькнуло. Он кашлянул:
— Янь, я заметил, что ты беспокоишься о Линь Дао-цзин больше, чем обо мне. Однако ты, глупенькая, очень наивна. Боюсь, что она тебя давно позабыла.
— Что ты! — удивилась Сяо-янь. — Линь Дао-цзин? Просто она занята или, может быть, заболела.
По лицу Дай Юя пробежала загадочная улыбка. Он посмотрел на Сяо-янь, закурил и, затягиваясь дымом, сказал:
— Ты, говоришь, расспрашивала о ней и ничего не могла узнать? А вот мне вчера один товарищ рассказал о ней все. Ты, наверно, не поверишь, лучше уж я промолчу.
— Говори же, что случилось?! — оборвала его взволнованная Сяо-янь.
Дай Юй обнял ее и тихо сказал:
— Янь, хороший мой товарищ, поверь мне: Линь Дао-цзин — презренная изменница. Она обманула тебя!
— Неправда! Как ты мог поверить такой клевете?!
— Хочешь — верь, хочешь — нет. Это мне официально сказали товарищи из городского комитета партии. Разве ты не помнишь, как она говорила, когда жила у тебя, что ей надоела революционная работа?
Ван Сяо-янь горько разрыдалась, уронив голову на стол, будто получила известие о смерти своего лучшего друга.
— Не может быть!.. Нет и нет! Я не верю! — Она подняла голову и резким движением сняла очки. — Это клевета! Такой человек, как она, не способен на измену!.. Врешь ты! Врешь!
Дай Юй не на шутку встревожился:
— Успокойся, Янь! — стал гладить он Сяо-янь по плечам, продолжая бесстыдно лгать: — Дорогая моя, кто, кроме тебя, может быть ближе мне на свете? Я люблю тебя, искренне люблю всем сердцем. Разве мог бы я клеветать на твою лучшую подругу? Нет, мало у тебя еще опыта борьбы, не хватает теоретической подготовки. Ты не знаешь, что под пытками, угрозами и посулами врагов часто изменяют даже высокие партийные руководители. Так что же говорить про Линь Дао-цзин, которая к тому же из помещичьей семьи? Враги пригрозили ей, посулили что-нибудь — и налицо измена партии. Все это естественно.