Песнь молодости

Мо Ян

— Сю-лань, будь мужественна. Это его письмо тебе… Прости меня, что я сразу не передала.

Дао-цзин вскочила с кровати и широко раскрытыми глазами посмотрела на Лю:

— Он мне написал письмо?

— Да, — осторожно ответила Лю. — Это письмо принесли мне в сентябре прошлого года и просили передать тебе при удобном случае. В это время ты еще была в тюрьме. Вероятно, в тот же месяц Лу казнили в Нанкине. Я не знала, какие у тебя к нему чувства, поэтому решила не показывать тебе письмо, когда ты вышла на свободу.

Лю передала Дао-цзин бумагу, мелко исписанную карандашом. Дао-цзин бережно приняла ее в дрожащие руки. Она еще не прочитала ни строчки, но слезы уже капали на бумагу. Она собрала все свое мужество.

«Когда

к тебе попадет это письмо, я верю, ты будешь моим настоящим товарищем. Хоть ты и в тюрьме, я часто мечтаю, что ты станешь передовым бойцом армии освобождения рабочего класса, станешь моим соратником, продолжателем дела нашей революции. Дня не проходит, чтобы во имя грядущей победы не лилась здесь наша кровь. Товарищ, дорогая Линь, победа не за горами. Тогда в Бэйпине мне удалось спастись: помог счастливый случай. Я еще несколько месяцев воевал. Для меня это было высшим счастьем. Но вот сейчас я живу последние дни. Меня это не печалит. Мне не жалко отдать свою жизнь за коммунизм, за мир и счастье родины и человечества. Когда ты будешь читать эти строки, я, наверное, уже буду на Юйхуа. Но я испытываю гордость, радость и счастье оттого, что нас миллионы, что на смену павшим придут новые бойцы, и в их рядах будешь и ты.

— Я кое-что слышал о тебе, твое письмо получил. Жаль, что нам не придется больше вместе работать. Последнее время мне очень хотелось рассказать тебе о своей любви. Нет, уж лучше не говорить об этом… Презренные палачи лишили счастья и нас и многих-многих других любящих друг друга людей. Линь, иди вперед! Будь крепка как сталь! Отомсти за нас! Не знай ни минуты отдыха в борьбе за дело коммунизма! Желаю тебе счастья. Твой верный друг…»

Глаза Дао-цзин были сухими, она словно окаменела, превратившись в прекрасную мраморную статую. Пусть он пал жертвою и его нет среди товарищей, она не будет сидеть сложа руки и все время лить слезы! Он оправдал славное звание коммуниста, он любил ее и в последнюю минуту своей жизни думал о ней!..

Несмотря на крушение надежд, Дао-цзин в эту печальную минуту была спокойна. «Такие люди не умирают!» — думала она, и это придавало ей силы.

Весь вечер следующего дня Дао-цзин сидела около кровати в глубоком раздумье. Слезы непроизвольно струились из ее глаз. Любила ли она кого-нибудь до Лу Цзя-чуаня? Нет и нет! Она гнала от себя прочь, как дурной сон, воспоминания о своем жалком, бесплодном чувстве к Юй Юн-цзэ. Любовь пришла к ней позднее, когда она стала старше, познала жизнь, повстречала достойного любви человека и собиралась отдать ему свое настоящее чувство. Но она даже не успела открыть его. Ее любимого арестовали, враги навеки разлучили их. Всегда, в самые опасные и тяжелые минуты, у нее перед глазами вставал его образ, он придавал ей мужество. День шел за днем, год за годом… И вот, наконец, она слышит: «Он погиб». «Я, наверное, уже буду на Юйхуа…» Какой это удар! Сердце Дао-цзин сжалось. Отомстить! Отомстить за Лу Цзя-чуаня и тысячи других товарищей, павших за дело революции! Отомстить за утраченное счастье!.. Дао-цзин резко встала, сжала руку стоявшей рядом Лю и посмотрела на нее покрасневшими глазами.

— Мама, разреши мне уехать в Советский район! Я возьму винтовку… Я не могу больше…

Лю села на кровать. Наступило долгое молчание.

— Сю-лань, есть еще одно письмо. Прочитай и его. Мне тоже пришлось многое пережить. — Лю достала из-за пазухи выцветшую бумажку.

Дао-цзин взяла ее и молча углубилась в чтение.

«Мэй-сян, мои предположения оправдались: сегодня вынесен приговор. Пишу последнее письмо. Не мучайся — тебе скоро родить. Трудно придется. Береги ребенка и следи за своим здоровьем. Готовься отомстить за меня!

Моя судьба была решена не сегодня. Я давно ожидал такого исхода. Меня ждет славная смерть. Мне не трудно. Даже наоборот: я чувствую безграничное удовлетворение,

что до последнего вздоха боролся за дело пролетарской революции. Мэй-сян, ты верный и жизнерадостный товарищ. Давай не будем печалиться!

Одно только беспокоит меня: твоя горячность, стремление идти вперед, пренебрегая опасностями. Революция пройдет длительный, трудный и сложный путь. Отдай себя всю без остатка народу! Окунись с головой в трудности! Никоим образом не дрогни, не сорвись на необдуманные поступки из-за моей гибели!

Если ребенок будет мешать тебе, отдай его на воспитание. В память обо мне прошу тебя назвать нашего единственного ребенка Нянь Линь [123] .

Мои последние слова тебе: борись до победного конца! Закаляй себя и будь непреклонным большевиком! Смело заверши то, что не успел сделать я!

Вэнь-линь. 27 марта 1928 года».

В эту глухую ночь две женщины с одинаковыми судьбами делились воспоминаниями. Лю не скрывала слез.

— Вэнь-линь и теперь вдохновляет меня. С тех пор как он погиб и я прочитала это письмо, Сю-лань, меня перестали узнавать. Хотя я и вышла из рабочих, но раньше часто действовала неправильно, была заносчива, стремилась попасть в герои. После этого письма я образумилась и углубилась в работу. Через все опасности борьбы я пронесла его с собой, ибо оно зовет вперед. — Лю потушила лампу. — Сю-лань, мне пришлось очень много пережить, было так трудно… Погиб Вэнь-линь… Многих близких товарищей сегодня встречаешь на собрании, а завтра узнаешь, что их настигла рука палача. Ребенка мне пришлось отдать в семью одного рабочего-шанхайца. Организация была разгромлена, рабочий этот с семьей куда-то уехал. Так я и не могла найти его. Сколько раз ходила под видом странствующей торговки около того места, где жил мой малыш, пытаясь навести справки, но все напрасно…

123

Нянь Линь в переводе означает: «Память о Лине».

Дао-цзин ожидала, что Лю будет плакать, но та осталась спокойной, будто речь шла о ком-то постороннем, а не о ней. Лишь губы слегка дрожали. Она хотела еще что-то добавить, но задумалась и только грустно улыбнулась. Наступило молчание.

Дао-цзин прижалась к Лю. Ее била дрожь. Она посмотрела на искаженное болью лицо своей новой матери и, охваченная глубоким волнением, спросила:

— Мама, как же ты жила все эти годы? С тех пор прошло семь лет!

К Лю вернулось самообладание.

— После гибели Вэнь-линя меня тоже арестовали. Ребенок родился в тюрьме. Три года заключения и пытки сильно надломили здоровье. Мне ведь всего тридцать три, хотя на вид можно дать и все пятьдесят, — она неожиданно улыбнулась. — А все-таки я еще, пожалуй, молода… Только не придется мне больше наслаждаться семейной жизнью. А ты, я надеюсь, будешь счастлива. — Лю стала строгой и суровой. Глядя прямо в глаза Дао-цзин, она продолжала: — Я хочу посоветовать тебе то же самое, что Вэнь-линь советовал мне: добросовестно и честно работай! Будь там, где ты нужна партии. Тебе не обязательно держать в руках винтовку, рази врага своим пером, своим умом и даже стиральной доской — она тоже оружие!

— Мама, успокойся! Я все поняла…

Глава двадцать вторая

Лю часто отлучалась. Дао-цзин оставалась дома, готовила еду, стирала, рассчитывалась с заказчиками.

Однажды после обеда Лю куда-то ушла. Дао-цзин переписала прокламацию и принялась разделывать тесто из кукурузной муки на пампушки, быстро сделала несколько штук и положила на плиту. Когда она умывала руки в тазике, за стенкой послышался стон и сердитый голос:

— Тьфу! Будь проклята такая жизнь!