Песнь об Ахилле

Миллер Мадлен

— Сюда, — стражник показал на открытые двери и вернулся к своим костям.

Я прошел в двери. Внутри перед угасающими угольками очага сидела молодая женщина.

— Я царевна Деидамия, — проговорила она. Голос ее, ясный и по-детски звонкий, оживлял уныние залы. У нее был вздернутый нос и остренькое лисье личико. Она была миловидна и сознавала это.

Призвав на помощь все свои светские манеры, я поклонился. — Я чужеземец, ищу милости твоего отца.

— Отчего же не моей милости? — улыбнулась она, склонив голову. Она была на удивление миниатюрной, думаю, что стоя она едва достала бы мне до груди. —

Отец мой стар и болен. Ты можешь изложить мне свою просьбу, и я выслушаю ее. — Она приняла царственную позу, стараясь, чтобы свет из окна падал на нее сзади.

— Я ищу своего друга.

— О… — подняла она бровь. — И кто твой друг?

— Один юноша, — сказал я острожно.

— Понимаю. Что ж, у нас такие есть, — тон у нее был игривым и самоуверенным. Темные волосы ниспадали на спину крупными кольцами. Она легонько тряхнула кудрями и снова улыбнулась мне. — Может, для начала назовешься сам?

— Хиронид, — сказал я. Сын Хирона.

Она сморщила нос — такое странное имя.

— Хиронид. Итак?

— Я ищу друга, он прибыл сюда, должно быть, с месяц назад. Он из Фтии.

Что-то мелькнуло в ее взгляде, а может, мне это только почудилось. — И для чего ты ищешь его? — спросила она. Мне показалось, тон ее стал менее легкомысленен.

— У меня к нему послание, — я пожалел, что говорю с нею, а не с царем, пусть и старым и больным. Ее лицо было как ртуть, все время меняющимся. Это вселяло беспокойство.

— Мммм. Послание, — она лукаво усмехнулась и побарабанила крашеными кончиками пальцев по подбородку. — Послание к другу. И что должно заставить меня сказать, знаю ли я этого человека?

— Ты могущественная царевна, а я твой покорный проситель, — преклонил я колена.

Это ей польстило. — Возможно, я и знаю этого человека. А возможно, нет. Мне надо подумать. Останешься ужинать и подождешь моего решения. Если тебе повезет, для тебя даже спляшут девы из моей свиты. — Она вдруг вскинула голову: — Ты ведь слышал про дев из свиты Деидамии?

— Сожалею, но об этом я не слыхал.

Она недовольно хмыкнула. — Все цари посылают сюда своих дочерей на воспитание. О том ведомо всем, кроме тебя.

Я с сожалением склонил голову. — Я много месяцев провел в горах и мало видел мир.

Она едва заметно нахмурилась. Затем взглянула на дверь. — До ужина, Хиронид.

Остаток дня я провел на пыльном дворе. Дворец располагался на самой высокой точке острова, будто упираясь в голубизну неба, и несмотря на убогость здания, вид отсюда был прекрасен. Сидя тут, я пытался припомнить все, что мне было известно о Ликомеде. Он был известен своей добротой, но он был слабым царем с тощей казной. Эвбея, что на западе, и Иония, что лежала к востоку, кидали жадные взгляды на его земли; кто-то из них непременно пойдет на него войной, несмотря на опасные для кораблей здешние берега. Если они прознают, что тут правит женщина, это только приблизит время войны.

Когда солнце село, я вернулся в залу. Зажжены были светильники, но это, кажется, только добавило уныния. Деидамия, в золотом венце, поблескивающем в ее волосах, провела в залу старика. Он сутулился и кутался в меха так, что в них и тела было не разглядеть. Она усадила его на трон и повелительно махнула слуге. Я стоял среди стражи и тех мужей, должность которых была мне неясна. Советники? Родичи? Вид у них

был такой же невзрачный и потертый, как и все здесь. Румяные щеки и блестящие пышные волосы Деидамии указывал на то, что лишь ей удалось этого избежать.

Слуга прошел к колченогим скамьям и столам; я сел. Царь и царевна к нам не присоединились — они все так же сидели в тронных креслах на другом конце зала. Принесли еду и напитки, но взгляд мой то и дело падал на сидящих на тронах. Я не знал, стоит ли снова заявить о себе. Она обо мне позабыла?

Но вот она поднялась и повернулась к нашим столам. — Чужеземец с Пелиона, — позвала она, — теперь ты более не сможешь сказать, что не слыхал про дев из свиты Деидамии. — Еще одно мановение руки, унизанной браслетами. Девушки появились толпой, наверное, пара дюжин, тихо переговариваясь между собой; волосы их были связаны сзади и прикрыты покрывалами. Они встали на пустующей середине залы, которая, как я лишь теперь увидел, была кругом для танцев. Появились люди с флейтами и барабанами, и один с лирой. Деидамия не ждала от меня ответа, ее не волновало, кажется, даже то, слыхал ли я ее. Она сошла с тронного помоста и подошла к девушкам, выбрав самую высокую в качестве партнерши.

Заиграла музыка. Танец был сложен и запутан, но девушки танцевали легко и умело. Помимо воли это захватило меня. Их одежды развевались, и во время поворотов на запястьях и щиколотках звенели украшения. Поворачиваясь, они резко взбрасывали головы, будто горячие кровные кони.

Конечно, Деидамия была самой прекрасной из них. С золотым венцом и распущенными по плечам волосами, она притягивала взоры, подняв руки и легко вращая кистями в такт музыке. Лицо ее сияло удовольствием, и чем более я смотрел на нее, тем более замечал, как это сияние становилось ярче. Она будто заигрывала со своей партнершей. Вот она вперила взор в девушку, вот ступила к ней, словно желая подразнить своим прикосновением. Любопытство мое возрастало, я захотел было рассмотреть девушку, с которой танцевала царевна, но та терялась среди других белых платьев.

Музыканты сыграли заключительную часть и танец также завершился. Деидамия выстроила их в ряд, чтобы мы могли выразить свое восхищение. Ее партнерша стояла позади нее с опущенной головой. Она поклонилась вместе со всеми и подняла голову.

Я тихо вскрикнул — у меня перехватило дыхание. В тишине и этого было достаточно. Глаза девушки вспыхнули в мою сторону.

И одновременно произошло несколько событий: Ахилл — ибо это был Ахилл — отпустил руку Деидамии и радостно бросился ко мне, едва не сшибив с ног. Деидамия вскрикнула «Пирра!» и разрыдалась. Ликомед, который оказался вовсе не таким слабосильным стариком, как меня пыталась убедить Деидамия, встал.

— Пирра, что это значит?

Я едва мог их слышать. Мы сжимали друг друга в объятиях, едва не лишаясь чувств от счастья.

— Моя мать, — прошептал Ахилл, — моя мать, она…

— Пирра! — голос Ликомеда пронесся по залу, покрыв шумные рыдания его дочери. Он обращался к Ахиллу, понял я. Пирра. Светлокосая.

Ахилл и ухом не повел; Деидамия зарыдала громче. Царь, проявив рассудительность, которой я от него не ожидал, окинул взором своих придворных и женщин. — Вон, все, — велел он. Приказу подчинились с неохотой; уходя, все бросали любопытные взгляды на нас.