Песнь ветра
Шрифт:
Тут над головой спорящих возникло сияние и бессмертные вместе с растерянным человеком уставились на неведомый светящийся силуэт, обернувшийся вскоре вестником, хорошо знакомому Наю.
Лис со вкусом потянулся и смерил бывшего недруга хищным взглядом:
– Что ты тут делаешь, смертный? Тебе давно следовало или поселиться здесь, или улететь к своим хмурым собратьям. Или ты решил помериться с Богами красноречием?
Най молчал, молчали и Илата с Маркусом. В дело вступили вестники Богов, и от них самих, хоть и бессмертных, теперь мало что зависело. Лис
– Садись, человек, лети на свой Архипелаг, и верни отрока родителям. Мы оба знаем, что ты с этим справишься без труда.
Най направился было к пегасу, но дорогу ему вдруг преступил Маркус:
– Нет. Не нужно возвращать нашего сына. Если он захочет, то вернется сам.
Брови Лиса взметнулись вверх в немом изумлении:
– Ты никак решил оспорить волю Богов, Маркус? А что ты можешь предложить взамен?
– Свою жизнь, – ответил бессмертный.
Видимо, это единственный их ответ, пришло вдруг Наю на ум. Что тут у них еще есть?..
– Да будет так, – скользко улыбнулся вестник, и Маркус вдруг пошатнулся. – Правда, это наказание лишь за то, что ты посмел перечить Богам.
Илата кинулась к оседающему на землю мужу и крепко обхватила его руками, пытаясь удержать. Затем яростно взглянула на ухмыляющегося вестника.
– Иди домой, женщина, и ложись спать, – велел тот. – Утром вы снова начнете новый счастливый день. Как обычно.
У Илаты мелькнуло в глазах недоверие, но вскоре исчезло. Богам и их вестникам она верила свято. Бережно положив мужа на темный песок, она понуро удалилась.
– Возврати ребенка родителям, смертный, – процедил вестник. – Прояви свои умения, как ты и обещал покровительнице.
Най, набычившись, смотрел на тело мужчины недалеко от своих ног. Воскреснет он назавтра или не воскреснет – тайна, доступная лишь Богам. Уж по крайней мере Маркус не мог этого помнить и тем более понимать, коли каждый новый день они тут начинают с нуля. И свое бессмертие он без колебаний обменял на выбор своего сына. То есть, не такие уж они тут безвольные, да? Стыд жег душу – если бы он сюда не заявился, не взбаламутил парня…
– Я не полечу.
У вестника брови опять поползли вверх. Лик исказился, явив на мгновение старого ехидного прощелыгу.
– И ты туда же? – изумился он. – Маркус-то воскреснет наутро, а ты нет. Не стоит испытывать терпения Богов, смертный.
– А сам съездить не хочешь?
– Воля бессмертных, даже столь юных, свята. Вестники над ней не властны. Только ты можешь уговорить его вернуться.
У Ная на лице появилась упрямая улыбка. Он отрицательно покачал головой. Лис вдруг стал необычайно серьезен.
– И что ты готов предложить Богам взамен? – вкрадчиво поинтересовался он.
– Свою жизнь, – был ответ. – Я же сам предлагал ему бежать отсюда. Пусть попробует вырасти. Так решил он сам, и отец с ним согласился. Не нам это оспаривать.
– Да будет так, – спокойно кивнул Лис. – Поживешь пока вместо него пару тысячелетий, пока новый дурачок не решит просветить, кто ты есть на этом свете.
И
Старый Ойон со внуком спустился к воде – в одной из его лодок валялся сломанный гарпун, и рыбак нес новое древко, примерить – впору ли…
Среди лодок он увидел ту, которую позавчера дал Наю. Крякнув, он обследовал ее на предмет повреждений и, не найдя таковых, поскреб в затылке. Видно, и правда на
маяк ездил. Ну и добро.
Внук тем временем не шевелясь смотрел на соседнюю лодку. Дед проследил его взгляд и увидел лежащего в ней мальчика. Он спал, сжавшись калачиком, обнимая здоровенную раковину. Ойон вздрогнул: он что-то похожее видел – давно, чуть ли не в детстве, и прекрасно понял откуда могла взяться такая раковина, непохожая ни на одну из существующих в природе. Он неспешно подошел к лодке, присел и тронул спящего за плечо. Тот заворочался, стукнулся локтем о банку, распахнул глаза и вытаращился на тех, кто его разбудил. В его глазах был такой испуг, что старый Ойон миролюбиво поднял ладони.
– Спокойно, парень, мы тебя не тронем.
Но мальчишка и не думал успокаиваться – он ошарашенно шарил глазами по людям, своей раковине и вообще по всему горизонту. Наконец он пришел в себя и вместо
страха в его глазах промелькнуло лукавство.
– Значит, это правда… – прошептал он.
– Что правда? – прищурился дед.
– То, что он рассказывал. Человек. Как его… Най.
– На-ай… – протянул Ойон. – Рассказывал, значит. А ну-кось пойдем с нами, поснедаем – и там ты уже расскажешь, где встретил этого карася.
– Подожди… – парень умоляюще протянул раковину старику. – Ты можешь сделать так, чтоб в нее можно было дуть?
– Могу, – рассмеялся рыбак.
Эссиль смотрел на странного, доброго деда, на его внука, и в голове его был полнейший восторженный сумбур. Значит, боги все же содрогнутся от зова его морской раковины. Сейчас он в это верил неколебимо.
А на остров он еще вернется.
Обязательно.
Любимый шум
Лойт ввалился в прихожую на исходе дня и, замерев, настороженно втянул воздух чуйкой. Запах огорченной жены заставил непроизвольно сократиться его эхолоты, органы страха и недоверия. Сейчас опять начнет угрожающе потрясать хваталками, драть за чуйку, эхолоты, и органы доминантного существования. Что за наказание! Но если закрыть гляделки, то ночь вполне спокойно можно пережить.
Он по стеночке пробрался в спальню, и там его, разумеется, ждали. Лойт, мгновенно ощутив запах опасности, вжал мозговой мешок в тело. Но эхолоты остались не востребованы: жена, похоже, лишь беззвучно потрясала хваталками, пытаясь втолковать что-то новенькое. Лойт приоткрыл одну гляделку и, узрев запотевшую бутылку нашатыря в хваталке супруги, растрогался и потерял бдительность. Эхолоты расслабились, и в них тут же влился многоголосый хор. Коммуникационно-речевой посыл ничем не отличался от стандартного: