Песочные часы(Повесть)
Шрифт:
Эгле сделал несколько движений кистями рук и вспомнил, что часто видел, как то же самое проделывают больные, вынужденные подолгу лежать без движения. За месяц даже руки кузнеца, в которые въелись масло, сажа и железо, становятся белыми. Тогда, наверно, хватает времени присмотреться к своим рукам, вспомнить о происхождении каждого шрама. А уж за целую жизнь хоть один шрам да появляется у каждого, кто не был белоручкой. И у малыша, тайком схватившего нож, чтобы вырезать крылья для ветряка, и не поверившего, что нож кусается, и у старого лесовика, который хотя и
Янелис ехал в троллейбусе и все еще мял в руке листья. Его грудь распирало от прилива энергии и сил, словно лед на Дзелве перед весенним половодьем.
Операция прошла удачно. Опасность, нависшая было над отцом, миновала. Вчера он, Янелис, со своей девушкой был в кино. Когда актеры на экране соединяли уста в долгом поцелуе, Янелис с гордостью думал о том, что каждому из них больше, чем шестнадцать лет, и они имеют право видеть, как в фильме герои целуются. В такие моменты их лбы морщились и на лицах появлялась почти укоризна, но когда Янелис провожал девушку домой, то они тоже целовались, если поблизости никого не было. И у дома девушки он вырвал цветущий подсолнух вместе с длинным, словно палка, черенком, и преподнес ей.
Сегодня Янелис вдруг почувствовал, что должен совершить такое, что послужило бы для отца вознаграждением за страдания. Янелису вспомнились отцовские слова, когда у них зашел разговор о работе, и он решил сейчас же, немедленно поступить на работу. Да и почему бы ему не работать? Он не слабее, а то и посильнее других ребят, которые кончили школу. Ни один из них столько не занимался гантелями, сколько он. Прилежно, регулярно, по таблицам. Правда, тетка ворчала: «Вместо железных колотушек лучше бы топор взял да для школы дров наколол». Но она старая и не понимает, что такое физкультура. И, кроме того, топором не треснуть себя по ноге, так что школьникам этой работы не поручают.
Приехав на автобусе в Аргале, Янелис сошел у мелиоративной станции. Некоторое время он стоял один в нерешительности, но вот неожиданно увидел девушку. Она была в синем рабочем халате, потому что шла с огородов. В руке сетка с пучками молодой моркови. Остановилась, помахала сеткой и вдруг покраснела, — вспомнила, как вчера они целовались после кино. Днем все выглядит по-другому. Может, она краснела и вчера, только ведь в темноте незаметно. Теперь оба стояли в тени аллеи и зеленого навеса автобусной остановки, и перед ними, словно река, пролегало широкое шоссе. Широкое, серо-белое под ярким солнцем, со щербинами от тракторных гусениц.
— Поступаю на работу, — сказал Янелис, глядя на девушку. Ему было неизвестно, как она отреагирует на его заявление — до сих пор им не случалось говорить об этом. Девушка знала лишь то, что Янелис никогда не работал. Теперь ему почему-то хотелось объяснить ей, что работать он пойдет не ради заработка, а для того, чтобы сделать приятное больному отцу.
Но девушка только помахала сеткой с морковью.
— Будешь у нас в Аргале работать, да?
— Хочу вон
— Это хорошо. Значит, мы оба будем работать здесь, в Аргале.
Ей все было ясно. От этих ее слов Янелис ощутил радостную уверенность, хотя и не имел представления о том, что значит работать и что именно он будет делать. От одного ее тона он уже почувствовал себя не в клетчатой ковбойке, вельветовых брючках и сандалетах из ремешков, а в замасленном комбинезоне и резиновых сапогах или же, наоборот, — раздетым до пояса, как те мужчины в мастерской. А без рубахи тоже ничего — все увидят, какие у него мускулы. Каждый словно горбатая мышка бегает под кожей. Потом он еще организует баскетбольную команду. Поскольку лучше его никто играть не сможет, то он и будет капитаном команды.
— Пойду устраиваться, — сказал Янелис и направился к железным воротам.
— Я подожду тебя.
Девушка присела на ступеньку, подтянула колени к подбородку и принялась грызть морковину.
— Буду ждать! — крикнула она ему вдогонку еще раз.
Янелис должен был идти уже не только из-за болезни отца, но и потому, что его ожидала девушка, думавшая, что теперь они оба будут работать в Аргале. По вечерам они будут смотреть в Доме культуры кинокартины, а потом целоваться на мостике.
В мастерской человек в галифе и шоферской фуражке наблюдал за действиями маленького, навешенного на коричневый трактор экскаватора, который то низко протягивал свою железную горсть, словно попрошайка за милостыней, то заносил ее высоко, будто кулак для удара.
— Скажите, пожалуйста, где директор? — спросил Янелис.
Человек в галифе повернул к Янелису крупное, круглое лицо с квадратным борцовским подбородком.
— Я за него. A-а, Янелис, сынок Эгле. Чем могу служить?
Теперь уже не скажешь, что пришел за спичками.
— У вас не нашлось бы для меня работы?
— Работы? — недоверчиво переспросил директор и отошел подальше, чтобы трактор не заглушал слова.
Янелис утвердительно кивнул.
— Ведь вы раньше нигде не работали?
— С чего-то начинать надо.
Директор окинул взглядом ладного паренька с задумчивым лицом доктора Эгле, но вполне своим ежиком на голове.
— Оно верно. Только… что же вы умеете?
— Мне очень надо работать.
Директор понимающе закивал.
— Так, так, отец захворал, и вы хотите помогать семье. Это правильно.
Он направился к эстакаде, где шофер отмывал мощной струей воды заляпанные глиной борта грузовика. Вначале струя оставляла на сплошной глине только отдельные полосы, но вскоре борта опять заблестели сероватой зеленью.
— Сейчас у меня есть только место мойщика. Надо и моторы мыть тоже. Если согласны…
— А при машинах нет какого-нибудь дела? Я умею водить автомобиль.
— Здесь машины государственные, не игрушки.
— Я подумаю.
Но тут Янелис вспомнил, как сказала девушка: «Значит, мы будем оба работать здесь, в Аргале», и потому спросил: