Песочные часы(Повесть)

Бирзе Миервалдис

— Большое, большое вам спасибо!

— Не за что, доктор. Мне что — суну руку в воду, приподыму камень и тащу рака, — лукаво улыбаясь, пояснял Земгалис.

— Не только за раков. За то, что не забываете.

Земгалис встал и, подыскивая слова, зашевелил бороденкой.

— Как это так — забыть? На то и дана человеку память, чтобы не забывать.

Когда с работы вернулась Герта, они решили на ужин сварить раков и пригласить Берсона.

— И Янелиса. Ты позвони в лесничество, пусть Янелис к вечеру приедет. Обязательно. Мне хочется, чтобы сегодня мы были все вместе.

Герта позвонила леснику,

у которого поселились экскаваторщики, и передала просьбу Эгле.

Остаток дня после обеда он был занят тем, что приводил в порядок и разбирал свои бумаги. На следующий день в санатории должна была состояться конференция врачей-фтизиатров по поводу применения Ф-37.

Перед глазами вдруг все снова поплыло. Эгле сел к письменному столу и вперил взгляд в его черную поверхность под толстым стеклом. «Вот так же сидел я и обдумывал, что еще предстоит мне сделать, когда уехала на юг Герта. Обо всем, что я считаю хорошим и правильным, я должен рассказать Янелису. Быть может, сегодня вечером поговорить с ним подольше? И что посоветовать ему по главному вопросу — чему учиться?»

Тут же на столе лежал журнал «Антибиотики». Двадцать семь лет назад, когда Эгле сдавал государственный экзамен, об антибиотиках никто еще не помышлял. А теперь они спасают десятки миллионов жизней. Каких-нибудь пятнадцать лет тому назад здесь, в «Ароне», борясь с туберкулезом, он имел на вооружении только хлористый кальций и иглу для пневмоторакса. Нынче же стрептомицин и изониазиды только в «Ароне» вернули здоровье десяткам и продлили сотням жизнь на много лет. И Эгле знал, как человек подчас борется всего за минуту жизни. За последние годы накоплено такое количество знаний, что ума человека хватает максимум на то, чтобы глубоко постичь лишь какую-нибудь узкую их область. Научные знания — это море. Из моря ты можешь зачерпнуть лишь пригоршню. А нет ли какой-то всеобъемлющей, всесвязующей науки, которую, подобно «обязательному курсу фортепиано» в консерватории, должен был бы изучить каждый? По-латыни человек называется «гомо». Отсюда возникло слово «гуманизм». Быть может, гуманизм и есть тот самый «обязательный курс», без которого немыслимо постичь жизнь? Но ведь гуманизм — не наука!

Вошел Берсон и удобно расположился в кожаном кресле. Эгле предложил ему сигарету и дал прикурить от зажигалки-пистолета. В последнее время Эгле пристально приглядывался к Берсону. Эгле знал, что сегодня Берсон и профессор Дубнов знают о состоянии его здоровья и прогнозах на будущее гораздо больше его самого. Каждое слово Берсона помимо основного значения могло еще служить вуалью, прикрывающей жестокую истину.

Сегодня Берсон был в сером габардиновом пиджаке и при галстуке. Он спокойно курил. Похоже, он немного похудел, стали резче складки на лбу, и когда он затягивается, то щеки западают глубже, и при этом отчетливей обрисовывается костистый подбородок. Берсон держится спокойно и естественно. Эгле не мог уловить в его облике ничего скрытого, затаенного.

— Ну, как настроение? — поинтересовался Берсон. — По-прежнему позитивный пессимизм?

— Настроение у меня меняется по меньшей мере трижды за день. С утра хорошее, поскольку факт налицо: ночь прожил. В обед тоже ничего, — как ни крути, а еще полдня одолел. Вечером — превосходнейшее, потому что за плечами уже оказался целый день. Противней всего ночью — нет уверенности, дождусь ли утра. Потому ночью предпочитаю спать.

Поострив, они так и не выяснили, что же думает каждый из них о другом.

— Завтра ты,

конечно, придешь на конференцию. Заодно посмотрим кое-кого из больных.

— Приду. Только имей в виду, — Эгле подал Берсону папку с докладом, — читать его будешь ты. Мне, пожалуй, не осилить.

В жесте, с каким Эгле подал папку, Берсон уловил что-то тягостное и полное грустного смысла.

— А это что? — спросил он.

Эгле скривил губы в усмешке, и Берсон не понял, что Эгле прячет за ней: иронию, безысходность или уверенность в себе.

— Это мой последний, так сказать, ученый труд. Сегодня не трогай, завтра просмотришь. Это по поводу врачебных ошибок. Может, кому и пригодится. Все на ошибках учатся, медики тоже.

— Здесь и про мои? — поинтересовался Берсон.

— Те, о которых тут идет речь, ты, разумеется, не повторишь. Это было бы уж совсем ни к чему.

— Хорошо. Завтра поглядим, в чем ты наошибался. — Берсон положил доклад в портфель.

— Пошли в гостиную раков варить. Скоро и Янелис подойдет.

У камина уже был поставлен столик со всеми необходимыми принадлежностями: тарелочками, на которые раков положить, ложками, чтобы зачерпнуть солоноватый, пахнущий укропом отвар, пивными стаканами и полотенцами для рук. Недоставало только главного — большой миски с раками. В камин были уже заложены березовые поленья. Топить еще не настало время — дом за день прогревался солнцем, но стоило взглянуть на белую бересту, и каждый вспоминал о костре. Вид этих поленьев с белой корой придавал комнате уют и теплоту.

— Что-то Янелис застрял, — опять вспомнил о сыне Эгле.

— На велосипеде ехать — не на машине. Приедет, не волнуйся.

— Подождем малость. Пока попробуем, каково пиво без раков. — Эгле налил Берсону пива. — Займемся-ка раками, — предложил он. — Скоро и Янелис подоспеет.

Кристина внесла большую глиняную миску; из укропа торчали красные спинки раков. Первые клешни были отломаны и высосаны в полной тишине. Все молча наслаждались запахом укропа и аппетитным, душистым отваром. Затем отпили по глотку пива.

— Раки соленые, пиво горькое, а вкусно ведь, — нехитро мудрствовал Берсон, — нравится даже женщинам, обожающим сладости.

Герта молчала. Ей пришел в голову гипотетический вопрос: как она помогала мужу, занятому испытанием нового препарата. На завтрашней конференции медиков какой-нибудь дошлый газетчик может пристать к ней с таким вопросом. Она же так мало смыслит в химии. За это никто не может ее винить. На работе она добросовестно делала анализы, а дома заботилась о том, чтобы у сына были заштопаны локти, были выглажены и накрахмалены сорочки мужа и — не отрывала мужа от дела. Разве это так уж мало?

Янелис сидел на сухой торфяной кочке на краю болотистого луга. Позади лес, а впереди широкая луговина с одинокими ветлами. Через луг тянулись прямые груды земли, вынутой из отводных траншей, черный торф вперемежку с белым песком из более глубоких слоев. Груды походили на длинные бисквитные пирожные с шоколадным кремом, по цвету совсем неподходящие к спокойной зелени травы и сероватой листве ветел. Тут же постукивал двигатель бульдозера.

Рядом с Янелисом сидел бульдозерист, такой же молодой парнишка в нахлобученном на глаза берете. Не сходя с места, они набрали по горсти спелой, яркой брусники и поднялись. Бульдозерист вспрыгнул на гусеничную цепь трактора и шмыгнул в кабину. Янелис последовал за ним. Они должны были разровнять вынутый экскаватором грунт.