Песочные часы(Повесть)
Шрифт:
— А во сколько начало работы?
— В семь. Напишите заявление. Вам восемнадцать есть? Тогда согласие родителей не требуется.
То, что в семь вставать — не страшно. Он и раньше вставал в семь, чтобы для тренировки пробежаться километра три по лесу. Но спорт — это чистое, благородное занятие. От масла руки станут черт знает на что похожи, под ногтями грязь. Что скажет девушка? Потом он подумал, что девушка выпалывает парники, однако ведь ему ни разу не пришло в голову исследовать, сколько парникового чернозема уносит она под ногтями.
Директор ушел. Полуголый шофер орудовал шлангом. Он вылез
— Кончай баловать!
Мойщик был молодой парень.
— Теперь небось скажешь, что ты боксер?
Янелис силился вспомнить, как этот мойщик выглядит одетым. И вспомнил, что он видал его в Доме культуры на танцах.
— Не ошибся, — подтвердил его предположение Янелис, смахивая рукой брызги с брюк.
— А теперь можешь чесать отсюда. Мне начальники не нужны.
Вот появился и еще один повод завтра же выйти на работу: надо показать этому малому, что боксом Янелис занимается всерьез.
Экскаватор занесенным ковшом отсалютовал Янелису, когда тот выходил за ворота.
Девушка поднялась навстречу. В ее сетке осталась одна ботва.
— Приняли, да? — спросила она.
Янелис кивнул не без гордости, и они пошли по аллее, дальше через лужок и танцплощадку на задах мелиоративной станции, мимо пустых скамей и дощатого буфетного киоска, куда пиво завозили только когда бывали танцы. Вчера вечером, в сумерках, они тут целовались. Не сговариваясь, они прибавили шагу. Дальше их путь лежал через старый парк. Под густой сенью лип протоптанная тропинка даже в зной казалась влажной и упругой.
— Это хорошо. Значит, ты будешь взрослый человек, как я, — сказала девушка.
Янелис удивленно взглянул на девушку: до носа ему не достает, руки в широких рукавах мотаются, как у куклы, а туда же — взрослая, видите ли, а он — нет!
— Я на год старше тебя, — миролюбиво возразил Янелис.
— Человек тогда взрослый, когда сам себе зарабатывает на хлеб.
Все очень просто!
Янелис никогда не размышлял на эту тему. Что значит — зарабатывать на хлеб? Ведь не война же.
Девушка поглядела вверх, увидала голубое небо среди верхушек деревьев и недоуменно сморщенный лоб Янелиса. Своей маленькой рукой, к которой присохла огородная земля, она взялась за его крепкий мускулистый локоть.
— Завтра мы оба будем взрослые.
В больнице все шло, как в пьесе после третьего действия: кульминация осталась позади. Все постепенно и благополучно разрешалось. Исполнители главных ролей уже ждали минуты, когда их разгримируют, переоденут, и они смогут разойтись по домам. Дубнов еще раз ввел Эгле живительные комочки костного мозга. Рана под левой лопаткой Герты через неделю зажила и остался лишь розовый рубец длиной с палец. Вагулис, когда курил, уже не выпускал дым под одеяло, а, стоя у окна, окуривал вредителей на кусте сирени. Двоюродный брат Вагулиса, вытянув оперированную ногу, сидел в саду и почитывал газеты, а по вечерам смотрел телевизор в комнате отдыха. Гребзде дважды в день брился, слонялся по коридору и помогал санитаркам развозить тележки с едой.
Однажды Берсон пришел в лабораторию, когда здесь готовили к микроскопическому анализу кровь Эгле. Берсон торопился в санаторий, но не мог
Берсону эта тишина показалась слишком томительной, и он принялся рассуждать вслух:
— Раньше астрологи через подзорные трубы смотрели на звезды и по ним угадывали человеческие судьбы, теперь мы их высматриваем в поле микроскопа. А вообще-то, мы чересчур заглядываемся на звезды и слишком мало на землю, хотя Проживаем пока что на ней.
— Вы, значит, никогда не смотрите на звезды? — не без кокетства спросила одна из лаборанток.
Все они сидели, припав к окулярам микроскопов, и Берсон не понял, которая задала вопрос.
— По вечерам я ношу воду для своих роз и астр. Тогда я тоже вижу звезды. Но не смотрю на них специально.
Лаборантка записала результаты подсчетов. Берсон заглянул ей через плечо.
— Сколько? Тысяча двести пятьдесят?
Лаборантка вынула предметное стеклышко и выпрямилась.
— Хоть на сотню, да больше. Благодарю! — И Берсон галантно поцеловал руку лаборантке, так как знал, что она не замужем.
— Странно, — удивилась она.
— Жизнь есть цепь ошибок и неожиданностей, — пояснил Берсон, снимая халат.
— А это что… ошибка или неожиданность? — спросила лаборантка, но Берсон уже был за дверью.
— Ясно, ошибка, — уверила ее другая.
Настал день, когда Герта забрала с больничного столика свое зеркало, когда Эгле снова повязал галстук, надел жилет, взял сигулдскую трость и сказал — Будем надеяться, что больше не вернемся в этот отель. Хотя больница — не худшее место на земле. Сюда приходят и уходят отсюда всегда с надеждой.
Они ушли, и палата снова стала унылой больничной палатой, тоскливо серой, как лист бумаги, с которого что-то стерли резинкой. Наглядно подтверждалась древняя латинская пословица о том, что человек красит место, но не место — человека. В окно залетели две усталые осенние мухи. Теперь никто не прогонял их, поскольку от людей здесь остались лишь вмятины на подушках.
Рябина возле дома Эгле по-осеннему покраснела. Глазан на радостях скулил и подвывал, словно его высекли, и вытирал свои лапы о брюки Эгле.
Открылась дверь веранды, и из нее вышел высокий молодой человек в замасленной спецовке и резиновых сапогах, взял за шиворот Глазана и оттащил в сторону.
— Янелис! Так вот какой ты стал! — с гордостью воскликнул Эгле. — Тебе только шляпы не хватает.
— Теперь они не в моде, — усмехнулся Янелис.
Эгле стоял и любовался сыном. Янелис работает вторую неделю. Это еще, конечно, только начало, но почин — великое дело. В спецовке, с выгоревшим ежиком волос, он выглядел крупнее, да, значительно крупнее отца. «Все хорошо, — он хоть не стыдится своей работы. Ведь нередко школьники, изучая строение атома, забывают, что и черная, вязкая и топкая по осени пашня, на которой вырастают хлеба, тоже состоит из атомов. А забыв, считают, что пахать землю — занятие недостойное современного человека. Быть может, я еще доживу до того времени, когда он будет гордиться тем, что работает при земле».