Песочный дом
Шрифт:
Мужик, не отвечая, закрыл дверь.
– Чтоб тебе...
– ругнулся Сахан и стал ломиться в двери на следующей площадке.
Там тоже будто вымерли. Сахан отчаялся, но тут внизу лязгнуло, и в дверях показался мрачный мужик с пол-литровой бутылкой в руке. Сахан слетел вниз, выхватил бутылку с водой и бросился на улицу. Он нашарил взглядом щель в заборе, откуда показывали часы, и, отметив, что инвалид отошел, поднес к ней бутылку с водочной этикеткой.
Чужая речь приблизилась, хлынула в щель, и Сахан отвел руку с бутылкой.
–
– Часы, ну как там по-вашему тик-так, тик-так!
– Йя, йя!
– За щелью понятливо закивали, и высунулась рука с луковицей.
Сахан схватил ее и отдал бутылку. "Фальшивое поди серебро, - думал он, разглядывая часы.
– Но ходят".
Он сунул часы в карман, и тут, избегая чьей-то протянутой руки, приблизилось к щели запрокинутое сосущее лицо. Сахан мигом вырвал бутылку из впившегося рта. Немец глядел во все белесые глаза, не понимая, что произошло.
– Не пяль зенки, сволочь, - сказал Сахан.
– Попил - дай другим.
Он решительно отошел от щели и двинулся вдоль забора.
– Вассер! Вассер!
– кричал белобрысый немец.
Сахан шел не оборачиваясь, сожалея, что воды осталось маловато, хоть мочись туда. У следующей щели остановился и прокричал:
– Вассер! Гони тик-так!
Там откликнулись быстро, и Сахан отступил на случай, если тот же белобрысый подойдет. Но этот немец был постарше, с лицом под защитный цвет мундира, и часы он протягивал ручные. Сахан, почти не глядя, спрятал часы, отдал бутылку и стал поторапливать. Но немец и без того управился мигом. Схватив бутылку, Сахан бросился назад в знакомый подъезд и принялся колотить в дверь к мрачному мужику. Тот открыл и стал на пороге.
– Еще, дядя, - сказал Сахан.
Мужик неторопливо взял бутылку, протянул огромную ладонь и пробасил:
– Часы выкладывай!
Сахан отскочил.
– Ты что, дядя, какие часы?
– Которые у немцев взял. У меня окно туда выходит.
Сахан пятился, не спуская глаз с огромной ладони, потом нащупал ногой ступеньку и бросился прочь во все ноги. На солнце опомнился, прижал к груди сумку, удивился, что не уронил с перепугу. Подумал - и побежал до дома во весь дух. Открыл дворницкую, забросил в угол сумку с песцом, нашарил погнутое ведро, залил до половины и мелкой рысцой поспешил обратно.
У ворот уже набралась толпа, над которой возвышалась охрана верхами. Сытые лошади пританцовывали, гнули шеи. Выход со стадиона коридором охраняли солдаты с карабинами. Сахан взглянул на строгие лица, на сверкающие иглы примкнутых штыков и понял, что опоздал. В сердцах хромыхнул ведро об асфальт так, что вода пролилась на ноги. Пошли немцы, выравниваясь в широкие колонны. Косились на ведро, сбивались, кричали:
– Вассер! Вассер!
– Иди отсюда, парень, не смущай, - сказал красноармеец с запавшими щеками в недавних порезах от бритья.
– Они нас мучили, теперь их черед, - ответил Сахан и ногой выдвинул ведро.
Черным
– Ведро! Мое ведро!
Сахан рванулся вперед, но, отброшенный конвоем, отскочил и затих.
Ведро, поднятое над пилотками и фуражками, проливало на живую мутно-зеленую массу потоки воды и солнца. Потом оно истощилось, погасло и исчезло навсегда.
# # #
Но часы стучали. Если одновременно приложить их к ушам, казалось, что они задыхаются. Сахан слушал и отдыхал. Потом заглянул в кладовку, взял песца и пошел к Коле-электрику. У подъезда остановился и вышиб ногой палку у заснувшего Данаурова. Тот раскрыл трясущиеся веки и зашарил руками.
– И чего ты не помрешь никак, карикатида?
– спросил Сахан.
– Такая мразь, а живешь.
Данауров раболепно улыбался и выражал понимание.
Из подъезда вышел Авдейка. Он остановился на каменной ступени - теплой, растрескавшейся, как ладонь, - и растерянно сощурился на свет. Тревога не оставляла его после разговора с дядей Колей-электриком. Он спешил во двор, когда сумрачный коридор пересекла струя света, упавшая так внезапно, что Авдейка споткнулся о нее. Из распахнутой двери высунулся дядя Коля в полосатом халате и резиновым тигром бросился к Авдейке.
– Нехорошо, нехорошо, забыл меня совсем, - говорил дядя Коля, втаскивая Авдейку в свою комнату.
– Все с дедом, а меня забыл. Где он, кстати, твой дед?
– С кукишами воевать пошел.
– Это кто ж такие - кукиши?
– Крысы такие. Тыловые.
– Так-так-так, - ответил дядя Коля маятниковым бормотанием, прохаживаясь по комнате.
– Тыловые, значит. Смелый твой дед, не боится никого.
– Смелый. Не боится, - подтвердил Авдейка и заметил, что треугольный рот дяди Коли растянулся в узкую черту.
– И товарища Сталина?
– спросил дядя Коля, резко останавливаясь перед Авдейкой.
– И Сталина. А его бояться надо?
– Простая простота!
– воскликнул дядя Коля, вспомнив нечто средневековое.
– Но ближе к делу. Недоволен поди войной?
– Недоволен. Лучшие люди, говорит, там гибнут. А его не пускают воевать. Живу, говорит, с калеками да кукишами.
– Опять кукиши! Так-так-так, - ответил дядя Коля, впадая в маятниковое бормотание.
– Что "так-так-так"?
– спросил Авдейка.
– Публично заявляет о неверном ведении войны. Ни во что не ставит вдохновителя и организатора всех наших побед. Настраивает население против тыловых кадров. Вот, значит, каков.
– О ком ты, дядя Коля?
– изумленно спросил Авдейка.
– О деде твоем, о ком же.
– Врешь ты все, дядя Коля, - печально сказал Авдейка.
– И кукиш. Я раньше не верил, что ты плитки воруешь, а теперь верю.
– А я тебя грамоте учил, думал, ты мне друг. Авдейка посмотрел на обиженный треугольник, в который сложились губы дяди Коли, и ответил: