Пьесы. Статьи
Шрифт:
И о а х и м. За те четыре дня, что я убежал из лагеря, я тоже узнал, что такое это ужасное немецкое одиночество. Одиночество в родной стране, среди людей, говорящих на том же языке, что и ты. Вот уже четыре дня, как я не смею даже приблизиться к людям. Каждый ребенок может погубить меня. Вот уже четыре дня, как я бегу от человеческого голоса… Да, профессор… Оба мы одиноки, как только может быть сегодня одинок немец. И хотя мое одиночество несколько отличается от вашего, все же мне казалось…
З о н н е н б р у х. Потому вы и пришли сюда, ко мне?
И о а х и м. Да, и потому еще, что у меня не было выбора. Это был единственный шанс…
З о н н е н б р у х. У вас хорошая память, Иоахим. У меня тоже. Именно сегодня, перед тем как вы появились, я много думал о вас.
И о а х и м. Знаю. Сегодня ваш юбилей. Я пришел сюда в ту минуту, когда вы подводили итог всей вашей жизни. В этом итоге вы и мне отвели какое-то место.
З о н н е н б р у х. Да, одно из самых главных. Я причислил вас к людям того же духовного склада, что и я, к людям, которые…
И о а х и м (резко прерывает его). К человеческим теням, профессор! Подводя свой итог, вы беседовали с тенями! Но явился сюда живой, — слышите, профессор? — живой человек, раненный в борьбе, затравленный, вырвавшийся из рук палачей. Говорите со мной, как с живым, не как с тенью!
З о н н е н б р у х (с отчаянием). Чего вы хотите от меня, Иоахим? Если бы вы знали, каких усилий, каких мучений стоило мне отгородиться от зла, от безумия, которое окружает нас, каких усилий стоило мне заключить свои мысли, свои мечты в плотную, непроницаемую броню! Да! Да! Я заключил в нее все, что мне было дорого. Это был кропотливый ежедневный труд всех последних самых худших лет. Нет, нет, вы этого не поймете!
И о а х и м. Да, не пойму. Для меня все эти годы прошли иначе.
З о н н е н б р у х. Я не хочу слушать об этом! Меня это вовсе не интересует! Нисколько!
И о а х и м (решив окончательно выяснить положение). Вас не интересует также и то, каким целям служат сегодня результаты ваших научных работ?
З о н н е н б р у х (застигнутый врасплох). Не понимаю, к чему вы клоните, Иоахим.
И о а х и м. Результаты ваших исследований служат определенным практическим целям.
З о н н е н б р у х. Это меня не касается. Я служу науке. Только и исключительно науке. Я хочу служить ей как можно лучше, как только умею. Остальное меня не касается.
И о а х и м. Идет война, профессор, и «наци» поставили биологию на службу истребления людей. С этой точки зрения ваши работы сегодня очень высоко ценятся.
З о н н е н б р у х. Я уже сказал вам: это меня не касается.
И о а х и м. Тем не менее результаты ваших исследований используются в преступных целях — знаете ли вы об этом, профессор?
З о н н е н б р у х. Не понимаю, о чем вы говорите.
И о а х и м. О людях, которых мучают для испытания результатов ваших исследований. Например, в лагерях. Или это вас тоже не интересует?
З о н н е н б р у х. Вздор, грязная клевета!
И о а х и м. Это факт.
З о н н е н б р у х. Я ничего об этом не слышал. (В смятении.) А если… если даже так… (Борясь с собой.) Зачем вы говорите мне все это, Иоахим?
И о а х и м. Потому что хочу, чтобы вы говорили со мной как человек! Общаясь с тенями, вы потеряли себя. Профессор!
З о н н е н б р у х (почти кричит). Нет! Вы пришли сюда, чтобы разрушить все! Чтобы обокрасть меня, убить во мне веру в самого себя, в дело, которому я служу, нарушить мое одиночество, которое я оберегал, которым гордился! Да! Как только вы вошли, как только произнесли первое слово, я сразу почувствовал, что с вами пришла огромная опасность. (Презрительно смеется.) Нет, не о полиции я подумал. Я подумал о том, чем жил все эти страшные годы, во что верил… (Помолчав, устало.) Видите, Иоахим, все эти годы я храню непоколебимую веру в то, что немцы, подобные мне, должны выполнить одну исключительную задачу: сохранить для человечества высшие духовные ценности, пронести их в целости через годы смуты и борьбы, через потоки грязи и крови, варварства и безумства. И в тот час, когда падет звериная власть Гитлера, вернуть их, передать народу! Да, сохранить эти сокровища для других, лучших времен!
И о а х и м. И вы думаете, что это гораздо больше, чем дать приют на одну ночь человеку, подобному мне, человеку, которого преследуют? (Тихо, горестно смеется.) О, профессор! Теперь я начинаю понимать свою ошибку. Теперь я начинаю понимать, какое зло причинил я здесь — не дочери вашей, нет! Вам, именно вам!
З о н н е н б р у х (окончательно сломленный). Зачем вы это сделали? Зачем? Для чего?
И о а х и м. О профессор! Как хорошо, что мы говорим в темноте, что мне не видно ваше лицо!
З о н н е н б р у х (умоляюще). Прошу вас, уходите отсюда. Оставьте меня одного. Если бы не моя бедная дочь, я завтра заставил бы себя поверить, что вас здесь вовсе не было!
И о а х и м (с тихим смехом). Что это был только неприятный юбилейный сон профессора Зонненбруха? Ну что ж, я ухожу из вашего дома. Но это не вернет вам покоя. Такие, как я, не уходят даже тогда, когда они уже исчезли из поля вашего зрения. (Поворачивается, идет к двери террасы, останавливается на пороге.) Я возвращаюсь во мрак, профессор, в страшную немецкую ночь и, пока хватит сил, буду стараться идти дальше. Я буду ползти, как солдат в бою, буду подниматься и падать, падать и подниматься… как солдат в бою… до рассвета, до самого рассвета!.. (Толкает стеклянную дверь, спускается по ступенькам вниз, исчезает в темноте.)
Зонненбрух падает в кресло, сидит неподвижно, закрыв лицо руками.
Продолжительная пауза.
Дверь из столовой открывается. В своем кресле въезжает Б е р т а. С минуту она смотрит издали на Зонненбруха, потом приближается к нему.
Б е р т а. Не сиди здесь. Ты ведь устал. (Через минуту.) Почему ты не отвечаешь, Вальтер?
З о н н е н б р у х (медленно поднимает голову, смотрит на нее). Это ты, Берта?.. (Вздрогнув.) Холодно здесь…