Петербургские романтические новеллы

Ив Людмила

Андрей и Квазимодо считались лучшими в группе. Но Квазимодо обыкновенно не хвалили: его мастерство воспринималось как нечто нестандартное, не нуждающееся в похвале, воспринимаемое молча и требующее осмысления, – тогда как Андрея осыпали поздравлениями, которые окупались сполна белоснежной улыбкой коллективного любимчика. Квазимодо работал в своём углу тихо, как мышь. Андрей, наоборот, не скрывал своего творчества, позиционировал его при каждом удобном случае, требуя внимания. «Живопись должна быть бесстыдной», – заявлял он, изменив смысл высказывания Ахматовой [11] . Только у неё абсолютного откровения требовали

стихи, а у Андрея – его гений и картины кисти великих, но уже умерших мастеров.

11

Видоизменённая фраза «Стихи должны быть бесстыдными», авторство которой, по воспоминаниям Л. Я. Гинзбург, принадлежит Анне Ахматовой (Л. Я. Гинзбург, «Воспоминания об Анне Ахматовой»).

У Андрея в группе была девушка Вера, с которой он жил на съёмной квартире, но с некоторых пор он там не появлялся, забыв внести аванс за следующий месяц. Вера – высокая, стройная, со смуглым лицом с тонкими чертами, почти красавица, но только рот очень маленький, сухой, с блёклыми уголками. Девушка его нервно сжимала, когда улыбалась, и это несколько штриховало очарование. Рисовала она вычурно и как-то плоско, предпочитала Филонова [12] , хотя и повторяла часто, что мало что понимает в его творчестве, но находила для себя загадочную прелесть в «аналитическом» искусстве. Мать её, цыганка, по вечерам пела в каком-то ресторане у Аничкова моста. Говорят, когда Вере было шесть лет, отец бросил их и ушёл к другой женщине.

12

Филонов Павел Николаевич (1883–1941) – русский художник-авангардист, основатель аналитического метода в живописи.

Рисовали обнажённую женщину, сидящую к классу спиной. Ягодицы натурщицы прикрывала шёлковая синяя шаль с вышивкой и длинной белой бахромой по краям, едва касающейся пола. Тёмные волосы натурщица собрала в кичку, к которой приколола красный цветок, кисть левой руки лежала на бедре, опиралась на ладонь, выставив предплечье с острым ростром локтевой косточки, другая рука мягко покрывала верх круглой спинки старого венского стула. На оголённой лопатке коричневела родинка величиной с горошинку. Кто рисовал сбоку, мог видеть небольшую, с тусклым розовым соском грудь.

Мольберты Андрея и Веры стояли рядом. Вера могла шептать в сторону Андрея так, чтобы никто их не слышал.

– Вчера ты мне не ответил на звонок!

– Занят был.

– В одиннадцать вечера?

Андрей молча сполоснул кисточку, отжал о край банки и опустил в краску.

– Не кипятись. Поговорим после занятия.

– Ненавижу, – выпалила она, как только они вышли из класса. – Как же у тебя всё просто, всё на одной волне, всё для твоего удобства. Сейчас у тебя есть настроение, завтра – нет. Ты можешь исчезнуть, не звонить, не появляться на занятиях, гулять с кем-то по ночам, и тебе неинтересно, что со мной происходит, о чём я мечтаю, что чувствую, в конце концов. Вот возьму и выйду замуж! Что тогда?

Андрей вяло усмехнулся и ответил, умышленно растянув слова:

– Позвоню… когда выйдешь… замуж.

– Пошёл к чёрту! – процедила сквозь зубы Вера, едва сдерживая слёзы. – Какой же ты эгоист и циник.

Андрей холодно посмотрел на девушку:

– А то ты не знала… Думала, особенная? Особенных, Веруня, рисуют дорогими красками, обожествляют и называют музами. Особенные не душат упрёками и слезами, не выставляют условий, не устраивают истерик по пустякам.

–

Пошёл к чёрту.

Отвернувшись к окну, Вера уже не пыталась сдержать слёзы. Да это уже было и ни к чему: он ушёл.

Начиналось занятие. Все возвращались в класс. Последним шёл Квазимодо. Заметив, что Вера плачет, он замедлил шаг.

– Чего тебе? – зло спросила Вера.

– Ты, когда плачешь, очень красивая.

– Я всегда красивая, дурак!

Квазимодо привык к грубости, равно как и к равнодушию, поэтому просто пожал плечом и побрёл, семеня по коридору, как старый монах.

– Эй! – окликнула его Вера. – Подожди, у меня к тебе дело…

Вера легла на живот. Пожалуй, если бы её рисовал Андрей, ей было бы не так тоскливо и одиноко, а здесь – как на эшафоте, покрытом скользким и холодным атласом, а горбатый палач за мольбертом терзает её тело углём и маслом.

– Возможно, стоит включить какую-нибудь музыку для тебя, – выглянув из-за мольберта, робко произнёс Квазимодо. – Вот Леонардо да Винчи для Лизы дель Джокондо [13] приглашал музыкантов, чтобы её взгляд не превращался в гипсовую маску после долгого позирования. Какую ты любишь музыку?

13

Лиза дель Джокондо (1479–1542), Мона Лиза – супруга флорентийского купца, портрет которой был написан Леонардо да Винчи. В «Жизнеописаниях» итальянского живописца, архитектора и писателя Джорджо Вазари (1511–1547) упоминается интересный факт: во время писания портрета Моны Лизы Леонардо да Винчи приглашал людей, которые развлекали натурщицу шутками, играли и пели на лире.

– Обойдусь, – сухо ответила девушка.

– Пожалуйста, приподнимись на локтях…

Вера приподнялась, и её груди, мягкие, тёплые и полные, оторвались от гладкой поверхности ткани. Соски тронул воздух пустого зала. В тишине было слышно, как Квазимодо то ли цокнул языком, то ли издал губами какой-то непонятный звук, что-то вроде поцелуя.

– Хорошо. Теперь убери волосы со спины, чтобы она оставалась открытой. Ноги согни в коленях и пяточку за пяточку заведи, а голову слегка склони к плечу. Лицом ко мне. Да, вот так.

«Что за лягушачья поза», – с омерзением подумала Вера.

Менторский тон уродливого однокурсника раздражал девушку, раздражала сама ситуация. Вера тоскливо разглядывала потолок, карнизы на высоких окнах и думала о том, что ненавидит Андрея и очень любит. Ей вдруг страстно захотелось, чтобы на этом лобном месте оказался он, а не она, и его бы голого рисовал горбун! Каждую мышцу, каждый изгиб тела, тщательно штрихуя у основания бёдер. Боже, с упоением вспоминала Вера, какие жаркие у них с Андреем были первые встречи! И вот теперь он не видит в ней ничего особенного.

На глаза набежала слеза. Вера отвернула голову и поджала губы, чтобы не разрыдаться от унижения. Ей хотелось сбежать с места казни, которое она подготовила сама себе, но она осталась, прикованная чувством сильнейшей непримиримой злобы за оскорблённое самолюбие.

– Лицо не рисуй! Пусть будет безымянным.

Вера больше не позировала Квазимодо. У неё случился нервный срыв, и две недели она пролежала в больнице. Андрей не пришёл. До неё дошли слухи, что он прогуливает занятия, один раз и вовсе явился подшофе и измарал свой холст с натурой жёлтыми красками. Также Вере рассказали, что Квазимодо уходит позже всех и приходит рано утром, никого не подпускает к своей работе и занавешивает её плотным покрывалом до пола. Все понимали, что он готовится к выставке, и не не мешали ему.