Петли одного и того же узла (Главы из романа)
Шрифт:
Костя бросился вперед и, толкнув от поспешности свой столик, оказался перед Шамардиным:
– Как там дела, товарищ командир?
– вырвалось у мальчика.
Шамардин остановился. Занятый своими новыми заботами, он не сразу понял вопрос.
– Где дела? В чем дела?
– удивленно спросил он.
Костя неловко повторил.
Шамардин строго сдвинул брови. По мнению командира караульной роты Шамардина, вопрос такой в устах пятнадцатилетнего мальчика был более чем неуместен. Командир караульной роты Шамардин по ассоциации припомнил недавнюю выходку этого же, стоявшего перед ним мальчика, когда этот мальчик решил по собственной инициативе, что лучше позвать в кабинет Орлова самого командира караульной роты Шамардина, чем принести только списки. Но тогда это оказалось как будто к месту. А сейчас?..
И Шамардин разглядывал Костю, как разглядывал бы странное, неизвестное насекомое.
– Какие же это тебе дела?
Костя покраснел от тона и взгляда командира караульной роты, но пояснил:
– В Красное кто пойдет: наши или чекистские ребята?
– А тебе это, молодчик, зачем?
Сжав упорно губы, Костя молчал.
– Этого, герой, никому не полагается знать: никому, кроме тех, кто пойдет туда. И тебе не полагается...
И командир караульной роты Шамардин круто повернулся и, четко печатая каблуками, зашагал к противоположному концу двенадцатиколонной комнаты - туда, где стоял стол адъютанта; командир караульной роты Шамардин нимало не сомневался, что его роте придется выделить тридцать человек, и по мнению командира караульной роты Шамардина необходимо было сейчас же предупредить адъютанта, чтобы тот был наготове. Канцеляристы уже кончали занятия, а минут через десять, быть может, придется спешно выполнять все необходимые формальности...
– -------------
Костя не очень растерялся. Закусив губу, он злыми, презрительными глазами смотрел на удалявшуюся прямую спину Шамардина. Губы мальчика шептали:
– Вот идиот-то, идиот-то... И бывают же такие...
Тем не менее, Костя не знал, как ему поступить. У него была одна мечта, которую Орлов пообещал при удобном случае привести в исполнение. Теперь, в связи с посылкой отряда в Красное, этот жданный случай представлялся. Но ради некоторых довольно личных соображений, он предварительно загадал себе, что будет просить о ней Орлова только в том случае, если в Красное пойдет знакомая караульная рота, а не батальон Губчека.
Выждав, когда Шамардин ушел, Костя сам направился к адъютанту. Нахмурившись, мальчик отчетливо спросил:
– Товарищ адъютант, отряд когда выступит в Красное?
– Какой еще тебе отряд?
Адъютант ответил сухо, не взглянув на Костю. Адъютант, как и почти все остальные сотрудники комиссариата, не любили мальчика. Костя, хотя и числился по штату курьером, был в комиссариате на исключительном положении. По личному приказу Орлова, ни адъютант, никто другой в комиссариате не могли пользоваться Костей для собственных поручений - без особого на каждый раз разрешения Орлова. Восемь месяцев назад Орлов нашел Костю на одной из маленьких станций за Полтавой - умирающим от тифа. Почему-то больной мальчик, бредивший Петроградом, отцом и Юденичем, понравился Орлову. Орлов привез его к себе, по месту тогдашней своей работы - в Полтаву, поместил у себя на квартире и сам за ним ухаживал. По выздоровлении мальчик рассказал свою историю: он единственный сын петроградского токаря; учился; перешел уже во вторую ступень - во второй класс; в боях с Юденичем отец был убит; мать - саратовская мещанка - не захотела после смерти мужа оставаться в Петрограде; собралась на родину, упрашивая сына поехать вместе; Костя воспротивился отъезду из города, в котором родился, вырос и который успел полюбить по-особенному, как многие любят этот горо 1000 д; мать все же упросила проводить ее до родного села - с тем, что если он захочет вернуться от белого хлеба снова в голодный город, пусть возвращается, а она задерживать не станет; Костя уехал; Костя на обратном пути заболел тифом - и, будучи уже больным, очутился неведомо какими путями на маленькой станции - за Полтавой, где и был подобран Орловым.
Орлов привязался к мальчику; почти силой удержал Костю от возвращения в Петроград. Очень скоро между Костей - городским мальчиком, сыном индустриального рабочего - и тамбовским мужиком, каким был и остался Орлов, несмотря на восемь лет службы в царской армии и на четыре года службы для революции, - установились своеобразные отношения, отличительнейшей чертой которых было полнейшее равенство, - исключая, конечно, обстановку служебную. Орлов инстинктивно берег и ценил этого чуждого ему по своему внутреннему складу мальчика. С насмехавшимися над ним за его нежность приятелями-коммунистами Орлов чертыхался и говорил, что не всем же быть такими пустыми большевистскими тыквами, как он, Орлов, - и пусть ему, Орлову, треснут по уху, если из мальчишки не выйдет работника на ять и коммуниста с мозгой, который не только сумеет махать кулаком и чертыхаться (как опять он, Орлов), но и шевелить чердаком совсем не так, как вы, прохвосты (или как опять он, Орлов). Орлов даже помогал по-своему проявиться в Косте этому будущему работнику на ять; мучимый этими соображениями, он предложил Косте работать у него в комиссариате делопроизводителем. К некоторому недоумению Орлова Костя не захотел быть "штабной крысой", как он выразился. Тогда Орлов и назначил Костю
И при сухом ответе адъютанта, Костя, как всегда, почувствовал эту скрытую неприязнь к себе.
– -------------
Занятия в канцелярии совсем кончались. Кроме адъютанта, сидели две машинистки да делопроизводитель по общей части. Солнце, вливавшееся в двенадцать огромных окон, обливало сладчайшим вселенским соком замызганные столы рабоче-крестьянского комиссариата. Столов было двадцать четыре; они громоздились по два у каждой колонны. На столах в пепельницах пухли щедрые горки еще неубранных окурков; на столах - коллективы разнообразных клякс, замысловатых чертей с погонами, вензелей Р.С.Ф.С.Р., черновых итогов и любовных стихов, оставленных здесь в минуту вдохновения, - все это, омытое солнечным соком, вдруг ожило на опустелых замызганных столах, но папки с делами продолжали лежать спокойные и аккуратные - синие и желтые; а отдыхающие чернильницы были прикрыты крышками.
Костя не стал расспрашивать адъютанта далее. Обозленный до того, что от злости тряслись губы, он сел на свое место - у двери Орловского кабинета. Но в момент этот двери изнутри открыли: выходили довольный Абрамов и хмурый Котляр.
Костя опять вскочил; сердце забилось.
5.
Костя, волнуясь, приоткрыл дверь; увидел знакомый очерк могучей Орловской спины и красного, в складку, затылка. Над головой Орлова колыхался синий дым махорки и папирос, вдруг показавшийся Косте нежными, синими облаками. Наклонив голову и морща по-детски лоб, Орлов что-то писал на листике блокнота. Увидя появившегося мальчика, он рассеянно сказал:
– Угу... тебя-то и надо.
Костино сердце лишний раз стукнуло, но мальчик промолчал.
Бесшумно ступая по мозаичному полу, Костя зашел за спину Орлова и заботливо открыл окно, чтобы проветрить комнату; сам тихонько сел на подоконник и спустил ноги.
– Сказал Шамардин адъютанту, чтобы написали приказ?
– не оборачиваясь, спросил Орлов.
– Да, - ответил Костя просто.
Некоторое время в комнате было тихо; слышались только неопределенные грузные звуки, которыми Орлов сопровождал свое писание.
– Кто сегодня дежурный?
– Михайлов-младший.
– Угу... прохвост, з 1000 начит...
– Ты мне достал ту книгу?
– снова через минуту спросил Орлов.
– Какую, Матвей Яковлевич?
– Ту, где про зайца... Троцкий говорил.
– Ах, это Салтыкова-Щедрина!.. Не достал. Я и сам себе не могу нигде достать. Все библиотеки обегал. Нигде нет.
Недели две назад Троцкий, объезжая юго-западный фронт, заезжал в город. На пленарном заседании Губкома, говоря о задачах местных работников, он по своему обыкновению привел ряд аналогий и примеров, образно пояснявших содержание его речи. Между прочим он сослался на некий литературный персонаж: "человека, который не хочет быть похожим на зайца", упомянув при этом, что это, "кажется, из Щедрина". На другой день удивленные библиотекарши и библиотекари всего города отметили неожиданный колоссальный спрос на книги Щедрина. Библиотекарша при партийном клубе получила в тот же день записку от секретаря бюро Губкома Ивана Алексеевича - с просьбой прислать ему полное собрание сочинений Щедрина. Удивленная проявлением со стороны Ивана Алексеевича (до этого дня он не удосужился взять из библиотеки ни одной книги) столь крупного и столь неожиданного интереса к русской литературе, библиотекарша не замедлила послать ему книги на дом. Но к вечеру того же дня в библиотеке стали появляться один за другим товарищи-большевики, и все в голос требовали сочинения Щедрина. Совсем растерявшаяся и даже несколько испуганная библиотекарша вообразила, что Щедрин - писатель, может быть, и запрещенный, а она этого и не знала... Библиотекарша попыталась выжать из приходивших товарищей соответствующие намеки. Но товарищи-большевики от дискуссии с расстроенной библиотекаршей дружно уклонялись; и все, как один, ссылались на интерес к русской литературе вообще и, в частности, к известному писателю Салтыкову-Щедрину. Костя был в числе неудачников, опоздавших заполучить революционным порядком книги популярного писателя.
– Прямо смешно, Матвей Яковлевич, - говорил теперь Костя, продолжая сидеть на подоконнике и слегка болтая ногами.
– Куда ни сунешься, везде даже пугаются и твердят, что уж забрали. И представьте: позабирали все наши ребята. По-моему это - факт интересный, Матвей Яковлевич...
– Да иди ты сюда! Не затылком же я буду с тобой разговаривать.
– Зачем затылком. У нас с вами есть языки, да еще и красные, - весело ответил Костя. Ему вдруг стало казаться, что Орлов на его просьбу согласится непременно.