Пётр и Павел. 1957 год
Шрифт:
Алексей Иванович и сам не заметил, как задремал, сидя в кресле подле секретера.
И приснились ему Дальние Ключи, но не в эту промозглую осеннюю пору, а по весне, когда лопаются почки и покрываются деревенские сады тонкой зелёной паутиной, а ошалелые скворцы рассыпают в прозрачном воздухе переливчатые трели, важно раскачиваясь на чёрных ветках возле своих подруг, сидящих на яйцах. Раскатисто голосили петухи, мычали коровы, лаяли собаки… И на душе у Алексея было радостно и покойно, потому что он точно знал: вот сейчас он свернёт в проулок, и возле старой ветлы его будет ждать Наталья… Но за поворотом никого
Синий будильник на маленьких растопыренных ножках раскалывался пополам от резкого, бьющего прямо по нервам, противного звона, и Богомолов с досадой ждал, когда у подлеца кончится завод. Поднять руку, чтобы нажать кнопку и выключить нахала, у него не было сил.
– Ты что, так и не ложился? – с удивлением спросил Серёжка, глядя на отца, скрюченного в кресле. – Разве можно спать в такой неудобной позе?
Дребезжащий злодей, наконец-то, начал сдавать, последний раз недовольно звякнул, потом ещё и ещё раз, но уже слабее и, к вящему удовольствию Алексея Ивановича, замолк.
– Сам не заметил, как заснул, – Богомолов тёр заспанные глаза.
– Я Андрейке позвоню. Скажу, чтобы сегодня меня в школе не ждали.
– Конечно, позвони и предупреди, что тебя три дня не будет. Скажи, кто такая Эмилия Карловна?
– Это мамина бабушка.
– Она немкой была?..
– Кажется, её отец был немец или латыш… Точно не знаю. А почему ты спрашиваешь?
– У вас на Немецком кладбище место есть. Думаю, мы маму к бабушке в могилу положим, – но, увидев, как на глаза Серёжки навернулись слёзы, быстро добавил: – Иди Андрейке звони, а я пока соображу, чем бы нам с тобой позавтракать.
Пока Серёжа разговаривал с Андреем, Алексей Иванович спрятал необходимые для оформления похорон документы в карман и закрыл секретер.
Быстро перекусив чаем с бутербродами, они отправились в Склиф.
Иван Сидорович встретил их в своем маленьком кабинете неулыбчиво и угрюмо. Заметно было, что этой ночью он тоже не ложился.
– Серёга, ты здесь посиди, а мы с Алексеем Ивановичем пойдём, нужные бумажки оформим.
– Я с вами… – начал было пацан, но Савушкин резко оборвал его:
– Не канючь! Сказано ждать, жди!..
Взрослые вышли в коридор. Иван Сидорович тут же достал папиросу, закурил.
– Значит так… Может, ты и не знаешь, но у Натальи со здоровьем серьёзные проблемы были. Опухоль ей лет восемь назад прооперировали. Как будто удачно, но мы ночью вскрытие сделали и… В лучшем случае ей всего полгода оставалось… Не больше… Так что, может, оно и к лучшему, что эта авария случилась. Она Наталью от жутких мучений избавила.
Это сообщение потрясло Алексея Ивановича. Вот, пожалуйста, ещё одна причина, по которой она врала всем и каждому.
– Парнишке, я думаю, говорить об этом не стоит, у него и без того горя сверх головы, – Савушкин выпустил дым сквозь прокуренные усы. – Впрочем… Это тебе решать, Алексей, не мне.
– Честно скажу, не знаю, Иван Сидорович, что лучше.
– Ну, смотри.
– Как
Савушкин глубоко вздохнул:
– Бабы в таких случаях точнее гинекологов диагнозы себе ставят… Ладно, что говорить?!.. Я документы все для тебя приготовил. Они у диспетчера. Насчёт машины тоже не безпокойся, на похороны я тебе карету скорой выделю.
– Спасибо, Ваня…
– Да ладно… – отмахнулся Савушкин. – Где хоронить будешь, решил?
– Я ночью удостоверение в секретере нашёл: у Большаковых могила на Немецком кладбище есть. В ней бабушка Натальи похоронена – Эмилия Карловна. Скорее всего бабка по материнской линии. Попробую, авось, полупится.
– Бог тебе в помощь, Алексей Иванович. Когда всё выяснишь, позвони.
Из больницы Богомолов с Серёжей поехали в ЗАГС, потом на кладбище, где за двадцатку оформили новое удостоверение на могилу. Оттуда в похоронное бюро… А все эти учреждения находились в разных частях города, так что помотались они по Москве изрядно и освободились только к трём часам. Вернувшись на Дмитровский, разогрели знаменитый Натальин борщ и тут же на кухне пообедали. Борщ действительно оказался очень вкусный, и Алексей Иванович с горечью подумал: человека уже нет, а он продолжает приносить близким радость, пусть даже такую пустячную, как этот суп.
– Скажи, Серёжа, ты случайно не знаешь, мама твоя крещёная была?
Парнишка опешил.
– Как это "крещёная"?..
– Ну… Когда она совсем маленькая была, её священник должен был в купель окунуть и на шею крестик повесить… Ты у неё крестика не видел?.. Может, и не на шее, а где-нибудь в коробочке?..
– Не видел… никогда… А для чего ты спрашиваешь?
– Если крещёная, её в церкви отпеть надо. Панихиду заказать.
– Зачем в церкви?..
– Как это "зачем"?!.. Чтобы душа её на том свете не маялась. И в этом мы с тобой ей помочь должны.
– Отец, скажи… Только честно… Ты взаправду в Бога веришь?
– Я не "взаправду", а просто верую, – и Алексей Иванович осенил себя крестным знамением. – А как же иначе, дорогой ты мой?..
– Но ведь Его нет! – не унимался Серёжка.
– Как это "нет"?!.. Почему это тысячи лет был, и вдруг – нет?..
– Если Он есть, не должен был Он так жестоко со мной поступить.
– Во-первых, Бог никому и ничего не должен. На всю жизнь запомни… А во-вторых… – тут Алексей Иванович слегка замялся, решал про себя, сказать или промолчать. – А во-вторых, сынок, нельзя только о себе думать. Многие вещи так глубоко скрыты от нас, что мы порой благо за вред принимаем и наоборот. То, что мама твоя погибла так внезапно, без страшных мучений, на самом деле – великая милость Божия.
– Ничего себе "милость"!.. Это страшно!.. Чудовищно!.. Да!.. Уродство какое-то!..
– Это только в романах смерть бывает красивой, а в жизни… Любая смерть ужасна и, ты прав, уродлива… Но бывает и она – благо!.. Ты знал, что мама серьёзно больна?
– А почему ты спрашиваешь?
– Сначала ты мне ответь: знал?..
– Очень давно, я тогда совсем маленький был, она в больнице лежала. Бабушка сказала тогда: "У мамы операция." Я не знал, что значит "операция", но по тону бабушки понял, что-то очень серьёзное… Я с ней тогда оставался… с бабушкой. Она ещё жива была…