Пётр и Павел. 1957 год
Шрифт:
Серёжка пожал плечами. Да и что он мог сказать своему пожилому отцу? Ведь этот человек с очень грустными глазами испытал в своей жизни столько, что тринадцатилетнему пацану и не снилось. Потому и не мог он представить, как это отцу удалось столько всего вынести и не озлобиться, не сломаться.
– Ну, сынок, давай-ка. на боковую. Завтра нам с тобой тяжелый день предстоит. И силёнок от тебя потребуется немало.
Серёжа ничего не ответил. Пошёл к себе и, не раздеваясь, прямо поверх покрывала упал на кровать лицом вниз. Только тапочки на пол сбросилю. Алексей Иванович присел на краешек и осторожно погладил сына по вихрастой голове.
– Посиди со мной немного, – попросил тот. – А то, знаешь… Такая
– Я с тобой, сынок… Я с тобой…
Когда Серёжка уснул, прижав отцовскую руку к щеке, Алексей Иванович осторожно высвободился и, выходя из комнаты, прикрыл его ноги в носках пледом.
Подошёл к секретеру из карельской берёзы и открыл его. Всё тут было в идеальном порядке, и даже шесть фарфоровых слоников выстроились в ряд не случайно, а строго по росту. Богомолов мысленно поблагодарил Наталью: разыскать документы, которые понадобятся для похорон, не составило никакого труда. Паспорт и даже удостоверение на могилу какой-то Эмилии Карловны на Немецком кладбище, всё лежало на самом видном месте, в конверте.
Осторожно Богомолов стал перебирать бумажку за бумажкой. Счета за квартиру, паспорт и штук пять разных удостоверений, начиная от "Почётного донора" и кончая пенсионной книжкой, поздравительные открытки, пачки фотографий и, что поначалу очень удивило его, стопка облигаций трёхпроцентного займа на довольно приличную сумму. Почему облигации, а не сберкнижка?.. Странно… Однако, поразмыслив немного, он понял: ничего странного в этом нет, если учесть, что Наталья вообще отличалась трезвым умом и поразительной расчётливостью. В случае её смерти, по советским законам снять деньги со счёта в сберкассе можно было только по прошествии полугода. А облигации Серёжка мог в любой момент продать в той же сберкассе и немедленно получить нужные деньги. Молодец Наталья!.. Всё предвидела, всё предусмотрела!..
Но что она имела в виду, когда говорила о секретере, прощаясь с ним?.. Неужели только то, что все документы и деньги находятся здесь?.. Нет… Что-то за её словами скрывалось ещё!.. Но что?!..
Подперев подбородок кулаком, Богомолов сосредоточенно принялся разглядывать внутренности секретера. "Да, Наташа, загадала ты мне загадку, а как её решить не подсказала… Не успела, не смогла…" А решить её надо было во что бы то ни стало…
И вдруг!.. Эврика!.. Алексей Иванович вспомнил: в каком-то шпионском фильме ещё до войны… "Ошибка инженера Кочина" (кажется, так этот фильм назывался)… он видел, как то ли диверсант, то ли контрразведчик прятал секретные документы в тайник. А тайник этот тоже был устроен в секретере!.. И здесь он обязательно должен быть. Где?..
Стоп!.. Похоже, одно из отделений не такое глубокое, как все остальные… Или это ему показалось?.. Да нет, точно: на шесть-семь сантиметров мельче прочих… Алексей Иванович потянул полочку на себя… Так и есть!., она выдвинулась вперед, а за ней открылось потайное отделение, в котором стояла картонная коробка из-под зефира в шоколаде. В коробке оказалась целая стопка конвертов. Штук двадцать, никак не меньше. Богомолов взял верхний из них и… замер поражённый.
На конверте размашистым, совсем не женским почерком, был написан… его адрес!..
Господи!.. Спаси, сохрани и помилуй!..
Оказывается, все эти годы Наталья время от времени писала ему письма, аккуратно запечатывала в конверты, но не отправляла, а прятала в тайник. Прятала от самой себя.
"Алёшенька! Милый, хороший мой, здравствуй!.."
"Вчера весь день думала о тебе…"
"Ты всё время со мной. Что бы я ни делала, всегда мысленно обращаюсь к тебе – а что бы на это сказал мой Алёшка, как бы он поступил…"
"Я даже запах твоих волос помню. Они у тебя пахли морозом, а порой – талым снегом…"
"Какие у тебя мягкие руки! Мои ладошки, словно наждак,
"Где ты?.. Почему тебя нет рядом?.. Почему ты так далеко от меня?.."
Боже мой!.. Со страничек неотправленных писем на Богомолова выплеснулось целое море нежности и любви!
Почему?!.. Почему всю послевоенную жизнь она прятала от него свою нежность, не сказала ему ни одного ласкового слова?!.. Да если бы она хоть раз, хоть один единственный раз назвала его "Алёшенькой", бросил бы он всё на свете, схватил бы её в охапку и не отпустил бы уже от себя ни на шаг!.. Но, нет!.. Она даже бравировала этой своей грубостью и полным отсутствием сантиментов. Поэтому не "Алёшенька", а "Богомолов". Поэтому папироски "Север" и кирзовые сапоги на стройных ногах.
Как горько и обидно говорить о любви, которая могла бы им обоим принести столько счастья, в сослагательном наклонении и в прошедшем времени!..
"Эх!.. Наташка, Наташка!.. Что ты наделала?!.. Зачем?.. Ведь ты умная, тонкая… Неужели не видела: не хотел, не мог я оставаться для тебя "Богомоловым"?!.. Прости, но мне обыкновенной ласки… Мне тепла хотелось".
Всю ночь не смыкая глаз Алексей Иванович разбирал письма, которые довелось прочитать ему спустя столько лет. Не боясь показаться смешной или слабой, в них Наталья рассказывала Богомолову всё.
А в конце разбора этой неотправленной корреспонденции Алексея Ивановича ожидал ещё один сюрприз… Но какой!.. На дне той же коробки он обнаружил метрику Серёжки. В графе "мать" значилась Большакова Наталья Григорьевна, в графе "отец" – Богомолов Алексей Иванович!..
Она врала всем. Врала родителям, которые в сорок пятом жили в той самой квартире, где сейчас сидел Богомолов. Врала сестре Тамарке, у которой, действительно был муж Руслан – Герой Советского Союза, но который погиб в сорок третьем под Сталинградом. Тамара, кстати, вовсе не умерла, и детей у неё не было. Сразу после войны она вышла замуж за лётчика и уехала с мужем в Иркутск, попросив сестрицу приглядывать за её квартирой на Абельмановской. Врала, наконец, Серёжке, жалея его и страшась собственного вранья. И инвалидом она стала совсем не потому, что её контузило в Белоруссии, а потому что ещё с довоенных времён у неё были серьёзные проблемы с "нижним этажом", как об этом обычно говорят женщины. И в больницу она попала не в результате контузии, а легла "на сохранение". Её поздняя беременность лишь усугубила её "женские проблемы" до такой степени, что пришлось после родов делать операцию, в результате которой Наталья перестала быть полноценной женщиной. О налёте "мессеров" на госпиталь ей рассказал Савушкин, когда случайно встретил её в сорок девятом в троллейбусе. Наталья была тогда в аховом положении: одной только пенсии на жизнь не хватало, родителей к тому времени уже не стало, на работу по специальности никуда не брали. Иван Сидорович по старой дружбе помог ей – устроил на станцию "Скорой" в Склиф, где был тогда заместителем главного врача.
От всего того, что открылось Алексею Ивановичу в этих неотправленных письмах Натальи, можно было сойти с ума. Убивала безсмысленность её вранья и горькое чувство невосполнимой утраты, примириться с которой казалось выше человеческих сил.
И тут же вставал вопрос: как быть с Серёжей? Показывать или скрыть от него эти письма?..
Времени на раздумья оставалось совсем немного, и Богомолов принял, как полагал, единственно правильное решение: на парнишку и так свалилось огромное горе, и усугублять его новыми проблемами не стоит. Придёт время, и отец расскажет сыну всю правду, а пока… Он аккуратно сложил письма в коробку из-под печенья и вернул на прежнее место в тайник. Кроме Серёжиной метрики, которую вложил в конверт, где находились документы Натальи. С этой минуты его отцовство стало официальным!..