Пётр и Павел. 1957 год
Шрифт:
– Я вообще-то… не знаю… Вполне возможно, – ответил он, заикаясь.
– Я тоже так считаю, – согласился с ним отец Иоанн. – В девятьсот седьмом году такого повального отречения от веры ещё не было, и, скорее всего, матушку твою крестили, – заключил батюшка. – И в конце-концов, Алёша, даже если мы с Сергеем ошибаемся, простит нам Господь этот грех по незнанию нашему. Но, если мы правы в рассуждениях своих и не совершим обряд отпевания, этот грех куда более значительный и серьёзный. Ведь так?
Отец с сыном закивали головами.
– Привозите матушку вашу завтра к вечерней службе
– Договорились, – и за себя, и за отца ответил Серёжка. Он не понимал отчего, но почему-то страшно обрадовался.
Всё складывалось чрезвычайно удачно. Одно тревожило Богомолова: почему не пришла Лиля? На неё это было не похоже, но, в принципе, кто поймёт женщин? Эти загадочные существа вечно ставят перед нами трудноразрешимые вопросы.
27
Когда накануне вечером Павел Петрович возвращался в гостиницу, он больше всего опасался встречи с Ларисой Михайловной и необходимости объяснять, почему всё это время находился в отсутствии. Но, на его счастье, вместо знойной блондинки с роскошным бюстом за столиком дежурной сидела худая, прямая как палка, строгая пожилая дама. На пожелание Троицкого доброго вечера она коротко кивнула головой и, не разжимая презрительно сжатых губ, протянула ему ключ от номера. Павел Петрович, несмотря на столь неласковый прием, облегчённо вздохнул, принял душ и рухнул в постель как подкошенный.
Если бы кто-нибудь сказал ему, что он будет спать не просыпаясь двенадцать часов кряду, он в ответ только бы рассмеялся. Этой слабости за ним замечено не было. Но когда утром он с трудом разлепил веки и взглянул на часы, то глазам своим не поверил: стрелки показывали без пяти минут девять. Он не помнил, чтобы когда-нибудь спал так долго. Однако, блаженное состояние покоя и сознание того, что он может ещё немного поваляться в постели, будили в душе воспоминания далёкого детства, когда на каникулах ему позволялось вставать не по звонку будильника, а когда захочется.
И вот сейчас, закинув руки за голову, Павел Петрович глядел в потолок и предавался приятным размышлениям. Вчерашний день был для него, безусловно, удачным: он разыскал Петра. Оказывается, все эти годы братишка оставался в родном городе, а если и уезжал из него, то, по-видимому, на короткое время. Но по большому счёту, Павла всерьёз удивляло не то, что брат оказался домоседом и всю жизнь прожил в Боголюбове, то биш в Краснознаменске. Поражало другое, как сын приходского священника смог стать первым секретарём горкома партии?!.. Советская действительность исключала такую возможность в принципе, но недаром говорится: "На всякое правило есть своё исключение". Хотя, чему он удивляется? Он-то сам смог стать комбригом, а ведь отец у них с Петром – один.
Ничего, встретимся – разберёмся.
Они не виделись… Страшно сказать – без малого сорок лет!.. После своего бегства из родительского дома Павел инстинктивно страшился встречи с родными. Особенно с матерью… И, представляя такую возможность, всякий раз внутренне содрогался. Он понимал, что предал семью в самое страшное, безжалостное
И тут ему в голову пришла шальная мысль.
Мама Зиночки, маленькая хрупкая женщина, умерла в тридцать шестом году. Мать и дочь обожали друг друга. С мужем Татьяна Евгеньевна рассталась давно, когда дочери не было и трёх лет, с тех пор жила одна и всю свою нерастраченную любовь перенесла на дочь. Зиночка отвечала ей тем же и, когда несчастная Татьяна Евгеньевна так внезапно сгорела от крупозного воспаления лёгких, страшно горевала. В первые дни после похорон она каждый день ездила на могилу матери и просиживала там часами. Со временем эти поездки стали значительно реже, но хотя бы раз в две недели Зиночка ездила на Крестовское кладбище возле Ржевского вокзала.
"Так вот, – рассуждал Троицкий. – Надо мне съездить на кладбище. Если могила Татьяны Евгеньевны ухожена, значит Зиночка по-прежнему приходит туда, а следовательно, её следы надо искать в Москве…"
Телефон, стоящий на тумбочке у изголовья, вдруг пронзительно зазвенел, и от его гадкого звона умиротворённое настроение Павла Петровича тут же улетучилось, будто и не было его вовсе.
Павел Петрович вздрогнул, как от удара, и снял трубку. Звонил Автандил. Он сегодня работал и предложил "товарищу комбригу" свои услуги, но уже на вполне официальных основаниях:
– Если вам неудобно, как вы очень неудачно выразились, товарищ комбриг, "эксплуатировать" меня, наш таксопарк предлагает клиентам ещё одну услугу: присылает машины "по вызову на дом". Вызовите меня, пожалуйста, Павел Петрович, очень прошу, и я доставлю вас в любую точку Москвы и Московской области.
– Спасибо, дорогой Автандил, но я ещё нахожусь в постели, и планов на сегодняшний день пока не строил.
– Так я вас разбудил?!.. Вай-вай-вай!.. Как нехорошо получилось!.. Извините меня, товарищ генерал. Буду звонить ещё! – и в трубке зазвучали короткие гудки.
После этого разговора с Автандилом Троицкий проснулся окончательно. Конечно, он немного слукавил: знал, чем займется сегодня в первую очередь. Но заранее решил про себя: на кладбище поедет один. Тут ему провожатые были не нужны. Он подошёл к умывальнику и умылся холодной водой. Настроение у него было прекрасное, и, вытираясь, он даже начал напевать "Марш энтузиастов", чего не делал последние девятнадцать лет. В дверь осторожно постучали.
– Войдите! – крикнул Павел Петрович и только тут сообразил, что стоит посреди номера в майке и трусах, но было поздно – дверь отворилась… На его счастье, в комнату вошла не Лариса Михайловна (встречи с ней, да ещё в таком разобранном виде, Троицкий боялся больше всего на свете). На пороге стояла вчерашняя дежурная, строгая прямая дама, "училка", как он мысленно окрестил её. В два прыжка Павел Петрович преодолел расстояние между умывальником и кроватью, нырнул в её спасительную глубину и натянул одеяло до самого подбородка.