Пётр и Павел. 1957 год

Десницкий Сергей Глебович

– И что?..

– Так занято там…

– Ещё раз набери… Шевелись, Капитолина… Шевелись!.. Что ты, как замороженная?..

На этот раз Капа дозвонилась с первого раза.

– Леокадия Степановна… Да… Это я… Беда у нас стряслась!.. Ох, беда!..

– Дай мне трубку! – распорядилась хозяйка. – Я сама с ней поговорю…

Какое облегчение испытала в это мгновение домработница, невозможно выразить никакими словами. Она с радостью отдала трубку Валентине Ивановне и присела на краешек стула, глядя на "воскресшую" широко распахнутыми глазами.

– Лёка!.. Да нет… Не обращай внимани, моя дурёха с чего-то решила, будто померла я… Как видишь, жива… Где Пётр?.. Очень хорошо…

Попроси Фертмана, чтобы он заглянул ко мне, как сможет… Думаю, давление шалит. Ничего серьёзного… Да, и главное, Петру не говори. Нечего его по пустякам волновать… Хорошо, жду…

Отдавая трубку Капитолине, Валентина Ивановна невесело усмехнулась.

– Ты что?.. От страха в штаны наложила…

– Да нет, я вам покушать принесла… Вот только застыло всё… Пока мы тут с вами…

– Не хочу я есть, – поморщилась хозяйка. – Чаю мне принеси, и всё…

Минут через двадцать в дом к первому секретарю горкома примчался взволнованный Фертман. С ним был врач и медицинская сестра.

– Что тут у нас случилось? – вместо приветствия спросил он с порога бодрым врачебным голосом. – Нехорошо, голубушка… Нехорошо.

– Значит так, – остановила его Валентина Ивановна. – Твой визит ко мне, Роман Моисеевич, должен остаться в тайне. О нём знаем мы с тобой и Лёка… То есть Леокадия Степановна. Ни Пётр, ни кто другой знать о нём не должны. Договорились?

– Вы ставите меня в трудное положение… – начал было Фертман, но старуха не дала ему договорить.

– Твоё положение меня мало интересует. Пусть сопровождающие тебя лица пойдут руки помоют, а мы с тобой пару минут посекретничаем. Ступайте… Ступайте!.. Капа, покажи, где у нас ванная комната, – не попросила, приказала хозяйка дома и, когда врач с медсестрой вышли, обратилась к начальнику всей медицины города. – Роман Моисеевич, плохи мои дела. Нутром чую, недолго мне осталось… И не возражай!.. Даже врача обмануть можно, а сердце не обманешь. Ты мне только скажи, сколько, по-твоему, мне отпущено будет. Для меня очень важно знать. Это первое… И второе: ни под каким видом не могу я в больницу ложиться. Я дома должна быть. Без меня всё прахом пойдёт, а для Петра Петровича это вообще вопрос жизни и смерти. Так что сделай всё возможное, чтобы мне ещё дней десять протянуть… Самое меньшее, неделю… Обещаешь?..

Доктор покачал головой и почесал свою лысую макушку.

– Я не Господь-Бог…

– Знаю и невозможного не прошу, но… Как врач, сделай всё, что можешь. Ладно?..

– Попробуем…

По всему было видно, не нравились ему условия, предложенные хозяйкой дома, но возражать матери первого человека в городе он не посмел.

Осмотр длился минут двадцать, не больше, после чего Фертман, опять оставшись с Валентиной Ивановной наедине, поставил диагноз.

– Инфаркт… Не очень обширный, но, как ни крути, всё-таки… инфаркт. Конечно, лучше бы вас срочно госпитализировать… Кардиограмму сделать… В домашних условиях, без квалифицированной медицинской помощи…

– Так у меня же Капитолина есть, – возразила старуха. – Ты её научи, что и как со мной делать в случае чего, она и будет для меня самой квалифицированной помощью. Получше любой твоей фельдшерицы… Она у меня исполнительная. Честное слово. Между прочим, уколы лучше ваших медсестёр делает. Соображалка не всегда хорошо работает, но, если дать ей чёткие указания, всё будет в самом лучшем виде. Только ты мне так и не ответил, сколько времени у меня осталось?..

Фертман опять почесал макушку.

– Трудно сказать… Может, несколько дней, а может, и несколько лет… Главное, чтобы повторного инфаркта не было. В вашем случае он вполне возможен. И запомните, Валентина Ивановна, вам нельзя

волноваться. Покой и душевное равновесие – ваши главные лекарства. Выкиньте из головы все тревоги, все заботы и тогда… Может быть, мы с вами ещё не один Новый год встретим. Больная, вы меня поняли?..

– Поняла, голубчик… Поняла… Я постараюсь… Капитолина! – позвала она. Та тут же появилась на пороге. – Ступай с Романом Моисеевичем, он тебя обучит, как ты за мной ходить будешь. Запомни всё. Если надо, запиши. А потом немедленно ко мне. Поняла?..

– Поняла… Что я, дура какая?..

Выслушав наставления Фертмана и проводив его, Капа быстро побежала к хозяйке.

– Лети на почту и отправь телеграмму брату Алёшке, – приказала Валентина Ивановна.

– А как же вы тут… одна совсем?.. Я боюсь…

– Делай, что говорю!.. – рассердилась хозяйка. – До твоего возвращения не помру!.. Обещаю… – и продиктовав Капитолине текст, откинулась на спинку кресла. Никогда она не чувствовала себя такой усталой, такой опустошённой.

И всё же теперь она была почти уверена, что сможет осуществить задуманное.

4

Новый, тысяча девятьсот пятьдесят восьмой, год решили встречать в новой квартире Павла Петровича и заодно отметить новоселье. Влад помчался во Внуково, чтобы встретить самолёт, на котором из Магадана летела посылка от его друзей. Они телеграфировали, что в самолёте рейса № 1836 Магадан – Москва летит огромная коробка, набитая крабами, красной рыбой и икрой, весом никак не меньше восьмидесяти килограммов. Вернулась домой жена Автандила Варвара и привезла из Алазани от бабушки Нины целый ящик вина, две бутылки чачи, овечий сыр, свежие овощи и зелень. Кум Зураб с Центрального рынка подготовил для Гамреклидзе молодого барашка, а Людмилка вызвалась «с помощью тёти Вари» из всего этого продуктового изобилия приготовить роскошный стол. Так что пир намечался грандиозный. Поэтому тридцать первого декабря с самого раннего утра Автандил привёз на квартиру к Троицкому свою жену Варвару и Люд милку, а сам вместе с Гиви помчался в санаторий Болошево, чтобы поздравить с наступающим Новым годом деда Ираклия и своего родного отца. Да, да!.. Именно – отца!.. Георгия Гамреклидзе!..

А дело было так.

Всё время, пока Павел Петрович лежал в госпитале в Серебряном переулке, на Арбате, новые друзья не оставляли его одного. Практически каждый день кто-нибудь из них, то Влад, то Людмилка или Авто, то все вместе навещали его, приносили свежие газеты, толстые журналы, книги. Кэто раз в три дня готовила еду. Когда дела пошли на поправку, Павла Петровича отправили долечиваться в подмосковный санаторий Болошево. Начальником санатория оказался давнишний знакомый Троицкого – полковник медицинской службы Иннокентий Юрьевич Тульчинский, который до ареста Павла Петрович наблюдал «товарища комбрига» и его жену Зинаиду в военной поликлинике Генерального штаба. Отношения у них всегда оставались дружескими, поэтому их теперешняя встреча была очень тёплой, и Тульчинский постарался устроить своего пациента как можно лучше, со всеми удобствами. Для высокопоставленных больных на территории санатория прямо в лесу стояли отдельные коттеджи с двухкомнатными палатами на одного человека. И Павел Петрович с исключительным комфортом поселился не в пятиэтажной бетонной коробке главного корпуса, а в уютном, скрытом от слишком любопытных глаз домике, который Троицкий тут же окрестил «дачей». В окна его палаты заглядывали еловые лапы с коричневыми шишками в густой тёмной зелени, по которым прыгали совершенно безстрашные белки, и пушистый снег из-под их лапок осыпался на землю сверкающими на солнце искрами.