Пётр и Павел. 1957 год
Шрифт:
– Ой!.. – Капа всплеснула руками. – Сколько у вас детишек-то!..
– Пятеро… Троих я ещё в младенчестве схоронила. Вот… Надюшка до году не дожила, а Боренька и Глебушка один за другим ушли… В тринадцатом году у нас страшная холера была… Только Петруша выжил, самый младшенький… Я его отваром из полыни отпоила.
Она стала перебирать фотографии.
– Это брат Алёша… Письмо, что ты мне давеча дала, от него пришло.
– Старший? – почтительно спросила Капа.
– На девять лет меня моложе.
– Тоже очень красивый.
– У родителей нас было шестеро: четыре мальчика и две девочки. А остались только мы с Алёшкой… Как время
– А что так? – удивилась Капа.
– Жизнь развела… Одно хорошо, что не забываем друг дружку: хоть пару раз в году весточки посылаем, – и с затаённой горечью добавила: – Ничего, на похороны приедет.
Капа возмутилась:
– Вы опять?!.. – но тут же осеклась, увидев следующую фотографию. – Ух, ты!.. А эти двое кто?..
– Тот, что сидит, мой батюшка, Богомолов Иван Сергеевич – настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы, что в Замостье. Там теперь консервный завод. А рядом с ним – мой благоверный супруг Петя Троицкий. В те поры, когда их снимали, он батюшке дьяконом сослужил. Царство им обоим Небесное!.. – Валентина Ивановна торопливо перекрестилась.
Капа сочувственно покачала головой и спросила:
– Ну, батюшка ваш, видать, от старости помер, а супруг-то отчего?..
– Ошибаешься. Отец Иван от инфлюэнции умер, то есть от гриппа, как теперь говорят… А Петенька мой… – она не смогла договорить, прижала платок к глазам, фотографии выскользнули из рук и рассыпались по полу. Капитолина кинулась их собирать.
– Ну, ну, не надо!.. – повторяла она, ползая на коленях. – После расскажете, раз вспоминать тяжко… Не надо…
Но Валентина Ивановна уже взяла себя в руки.
– Петя в двадцать втором погиб, – сказала она и замолчала.
Капа протянула ей пачку фотографий. Сверху оказалась та самая, на которой была счастливая мать со всеми своими чадами.
– А этого мальчика как звали? – спросила Капитолина, указывая на самого старшего из детей. – Он что, тоже помер?
– Этот?.. – Валентина Ивановна вдруг помрачнела. – Да нет… Этот, как я только что выяснила, жив.
И опять тяжёлая мутная волна воспоминаний нахлынула на неё и поглотила полностью.
Павел тоже сбежал из родительского дома. Но, если брат Алёшка, уходя, получил отцовское благословение, старший сын её сбежал тёмной ноябрьской ночью, как разбойник, как вор!.. Лишь короткую записку в гостиной на столе оставил… Где же она?.. Валентина Ивановна взяла тугую пачку писем, перевязанную шёлковой лентой, и из самой середины извлекла конверт, на котором мальчишеским почерком было аккуратно написано: «Дорогим моим родителям!» Не постеснялся паршивец «дорогим» написать!..
"…Я знаю, мой уход из дома будет для вас сильным ударом, но постарайтесь простить и понять. Я ухожу не потому, что не люблю вас. Наоборот, моя любовь так огромна, что уже не может вместить в себя только сыновнюю любовь к своим родителям. Я люблю всех! И хочу, чтобы все были счастливы. Поэтому не могу я спокойно сидеть под заботливым родительским крылом, когда по всей земле идёт борьба за счастье народное, за свободу угнетённого люда. Не на жизнь, а насмерть. Новая, светлая, прекрасная жизнь стоит на пороге и зовёт за собой всех, кому дороги идеалы добра и справедливости. И я с открытым сердцем
Как это ловко и складно у них получается!.. Ради всеобщего счастья они готовы сделать несчастными самых дорогих и близких!.. И при этом кричат ещё о добре и справедливости!..
Какая тут "справедливость"?!.. Какое "добро"?!.. Родителей наотмашь, со всего размаха хлестануть!.. Да будешь ли ты счастлив, коли их несчастнейшими из людей сделаешь?!.. Не задумывался над этим!.. Какие безсмысленные, пустые слова!.. Да и вообще… Пустое всё… Жестокое… Нечеловеческое… Ладно бы родителей только, но ведь ты, Павел, и Отца Небесного предал!.. Если бы ради Него мать и отца оставил, в монастырь ушёл, они бы только счастливы были… безмерно!.. Ему жизнь свою посвятить – подвиг. Но ведь не к Нему подался Павел, а к тем, кто против восстал, кто рушил веру и храмы, кто вырывал языки у церковных колоколов, кто всенародно кощунствовал и богохульствовал!.. Без стыда и совести!..
Этого простить Валентина Ивановна сыну не смогла. И сколько бы ей ни говорили, что был он ещё несмышлёнышем, что не отдавал отчёт в своих действиях, сколько бы ни уговаривали, что не он один родительский дом оставил, не могла она примириться с той безпредельной духовной мукой, которая охватила её после того, как поняла – нет у неё больше сына по имени Павел.
– Валентина Ивановна! – голос Капитолины вернул её к действительности. – Там какой-то молодой человек вас спрашивает.
– Что за человек?..
– Молодой и очень симпатичный. Только росточком не совсем вышел, а так…
– Веди его сюда! – распорядилась хозяйка, и, когда Капа вышла, быстро взглянула на себя в зеркальце и поправила вылезшую из-под заколки седую прядь.
Дверь в гостиную отворилась и на пороге возникла жалкая фигура собственного корреспондента областной молодёжной газеты "Смена", товарища Ступака.
Расставшись с Верочкой и её семьёй, Семён сломя голову кинулся в библиотеку к своей ненаглядной Шурочке. Она была абсолютно свободна: в этот утренний час, да к тому же перед самым Новым годом, посетителей в библиотеке не было вовсе. Увидев всклокоченного, неестественно возбуждённого Семёна, Шурочка поняла: случилось нечто экстраординарное.
– Шурёнок!.. Милая моя!.. – закричал он ещё с порога. – Мне в горкоме комнату "за выездом" обещали!.. В конце января – новоселье!.. Представляешь?!.. Ура!!!..
То, что произошло в дальнейшем, наверняка произвело бы невероятно сильное впечатление на папуасов Новой Гвинеи. Танец, который исполнили молодые люди посреди читального зала, был полон колоссальной экспрессии, бешеного темперамента и невероятной изобретательности. Оба дрыгались и подскакивали чуть не до потолка с фантастическим воодушевлением!.. Гортанные, нечленораздельные звуки, которые они при этом издавали, изрыгались ими с таким нечеловеческим восторгом, что Анна Сергеевна, которая вышла из своего замдиректорского кабинета посмотреть, что происходит в таком почтенном и солидном учреждении, каким является подведомственная ей библиотека, застыла в изумлении, словно мраморное изваяние. При этом правую руку с гневно указующим перстом она подняла вверх, а левую безпомощно отвела в сторону. Рот ей был беззвучно раскрыт, и в нём застрял негодующий вопрос: "Что здесь происходит?!..".