Пётр и Павел. 1957 год

Десницкий Сергей Глебович

С Романом Недзвецким после случившегося Иннокентий избегал видеться, да и тот со своей стороны тоже не испытывал особого желания длить приятельские отношения. То ли стыдился своего поступка, то ли просто понимал – зачем?.. Выяснять отношения было бы глупо, делать вид, что ничего между ними не произошло, ещё глупее. Так что разошлись они по обоюдному молчаливому согласию.

Через семь месяцев у Сонечки родилась прелестная девчушка. Светленькая, с глубокими темно-синими глазами. Как только Иннокентий в первый раз заглянул в эти глаза, понял: отныне сердце его навеки принадлежит этому крохотному существу. Это он настоял на том, чтобы девочку крестили Надей… Наденькой… Надеждой… Она действительно стала для Верещагина единственной надеждой и оправданием всей его жизни.

Но счастье добровольного

отцовства продолжалось, увы, недолго. На пятом месяце после своего рождения Наденька заболела крупозным воспалением лёгких и сгорела в каких-то три дня. Отчаянье охватило Иннокентия!.. Вторично за последний год он потерял в этой жизни всё!.. Для Сонечки смерть Нади тоже стала катастрофой. Дочка была единственным оправданием её грехопадения. Теперь же, когда девочка умерла, чувство вины усилилось в ней тысячекратно. В конце концов, Сонечка не выдержала и слегла. Верещагин принялся ухаживать за ней. Но, как ни старался он вдохнуть в неё жизнь, дать ей силы пережить эту страшную потерю, ничего у него не получилось. Во-первых, он сам нуждался в душевной поддержке, а во-вторых, по всему было видно: Сонечка решила умереть во что бы то ни стало. Она таяла буквально на глазах.

За день до смерти она подозвала мужа к себе и слабеющим голосом спросила: "Помнишь, ты пытался написать мой портрет?.. Где он?.." – "На антресолях," – ответил художник. – "Пожалуйста, достань его оттуда и покажи…" "Зачем тебе?" "Мне сегодня ночью приснился очень странный сон. Я должна на него посмотреть". Конечно, просьба жены показалась Иннокентию удивительной, какой-то странной, непонятной, но он повиновался.

Каково же было его удивление, когда на извлечённом из-под груды разного хлама картонном листе он увидел какие-то фиолетовые, синие, зелёные разводы. Конечно, портрет, что пытался он написать в прошлом году, был неудачным, но всё же это был портрет… Как появились на нём эти жуткие абстракции и куда подевалось написанное им лицо, он не мог объяснить, как ни старался придумать хоть какое-то оправдание. Это привело его в жуткое смятение. Сонечка же, напротив, чуть в ладоши не захлопала. "Я знала!.. Я знала!.." – в каком-то непонятном экстазе непрерывно повторяла она. Выяснить, что она знала и чем вызван был этот восторг, художник так и не смог.

Похороны Сонечки были очень скромными: пришло всего несколько человек, а на поминки так и вовсе никто не остался. Иннокентий вернулся в свою опустевшую комнату, сел за стол, налил в стакан водки, но прежде, чем выпить, бросил случайный взгляд на букет белой сирени, что висел на стене как раз напротив стола, и… ахнул от изумления!.. Сквозь белое буйство пушистых цветов на него смотрело до боли знакомое лицо: его Сонечка. Да!.. Это была она!..

– Я хотел написать её такой!.. Вы меня понимаете?.. Именно такой!.. Но так и не смог… Поначалу я решил про себя: всё, допрыгался! Сначала галлюцинации, а кончится всё самой заурядной "психушкой". Отвернулся, выпил водки и снова посмотрел на букет… Но что это?!.. Сонечка не исчезала!.. Наоборот, лик её становился всё яснее и чётче… Она смотрела прямо на меня!.. Сердце моё сжалось от невыносимой боли!.. Мне хотелось кричать, выть!.. Почему?!.. За что?!.. Её нет, а я всё ещё жив!.. Это несправедливо!.. Так не должно быть!.. Не должно!.. А в ответ… Нежная, чуть заметная улыбка тронула её губы, и я отчётливо услышал… Честное слово, услышал! Она тихо сказала мне: "Не надо плакать… Я здесь… Я с тобой…" – он испуганно взглянул на Павла. – Вы не смеётесь?.. Спасибо… И в самом деле, когда мне становилось плохо, так плохо, что хоть волком вой, а это случалось со мной частенько, она приходила ко мне, и всякий раз после нашей встречи на душе становилось просторней и легче, – на глазах у него показались слёзы. Иннокентий Олегович вытер их тыльной стороной ладони и, виновато улыбнувшись, добавил: – Не обращайте внимания… Старики в конце жизни становятся слишком сантиментальными… Прошу покорно извинить…

Потом встряхнувшись, словно сбросив с измученной души тяжёлый груз воспоминаний, он опять улыбнулся, только на этот раз гораздо спокойней.

Троицкий украдкой вновь взглянул на сирень… Увы!.. Как ни напрягал он зрение, как ни пытался среди пушистых цветов отыскать женское лицо, ничего у него не получилось.

– И вот долгих

шестьдесят лет я живу на этой земле один… Совершенно один… – продолжил старик, успокоившись. – И с тех пор никто… Вы понимаете, никто ни разу не видел Сонечкиного лица среди этих цветов сирени. Вы первый!.. И это замечательно!.. А то я уже начал бояться: вдруг мне это только чудится. Согласитесь, не очень приятно сознавать, что ты подвержен зрительным галлюцинациям, какими бы приятными они ни были. Но вы ведь тоже её увидели?..

– Увидел, – признался Павел.

– Вот!.. – торжествовал Верещагин-Суздальский. – Значит, она существует на самом деле!.. Спасибо, Павел, вы меня утешили, – он с жаром потряс руку Троицкого. – Ну-с!.. А теперь займёмся подарком для Петра Петровича. Я вам сейчас покажу, что я для вас придумал, – он открыл ящик комода и принялся рыться в его недрах.

В это же самое время у себя дома Пётр Троицкий принимал высоких гостей из Москвы. Правда, из-за того, что вернулся он домой не один, встреча с Алексеем Ивановичем получилась какая-то комканая. Но не до хороших манер, не до соблюдения политеса было теперь!.. Для Пётра это был звёздный час!.. Неважно, что поздравить его приехал всего лишь помощник Геннадия Андреевича, а не «сам». Да и наивно было бы полагать, что первый секретарь Краснознаменского горкома партии – такая значительная персона, чтобы ради неё солидные люди, облечённые высшей партийной властью, побросали все свои государственные дела и помчались бы в глухую провинцию поздравлять его с юбилеем. В данном случае был важен не ранг посланца Москвы, а сам факт его приезда. Сколько ещё секретарей горкомов или райкомов по всей нашей необъятной родине отмечают в эти дни круглую дату? Думается, не один и не два. А личный посланник Геннадия Андреевича приехал не к кому-нибудь, а именно к нему!.. «Ваши акции нынче в большой цене, дорогой товарищ Троицкий!» – так или примерно так думал торжествующий Пётр, поднимая бокал за здоровье Игната Акимовича. Даже чуть было «Ура!» ни крикнул!.. Очень уж чувства его переполняли!.. Но предусмотрительно сдержался.

Более того, уже сидя в машине, по дороге на обед к первому секретарю горкома как-то невзначай между двумя анекдотами, до которых он был большой охотник и знал их несметное число, высокий гость из Москвы, товарищ Груздь, спросил товарища Троицкого:

– А тебе никогда не хотелось, Пётр Петрович, в центральном аппарате поработать?.. Для начала, скажем, помощником начальника отдела?.. – Троицкий едва не задохнулся от нахлынувшего восторга. – А через полгодика, глядишь, и в заместители пробиться сможешь. Ты как?.. А?.. Не против, надеюсь?..

– Я?!.. Я всегда… Даже думать не смел… – лепетал Пётр. – Не знаю, справлюсь ли?..

– А ты не дрейфь!.. – успокоил его Груздь. – Надо будет, поможем. Тебе расти надо. Не вечно же под Кахетинским ходить. По-моему, достал он тебя. Как считаешь?..

– Я – «за»! – только и сумел выдавить из себя Троицкий.

– Молоток!.. Я в тебе ни секунды не сомневался. Мы с Геннадием Андреевичем двадцать кандидатур просмотрели, и вот… Выбор пал на тебя!.. – и приобняв Петра за плечи, тихонько сказал на ушко: – Имей в виду, я твой ходатай, не подведи!..

Как Пётр любил его в эту минуту!..

И вообще, Игнат Акимович оказался весёлым компанейским мужиком. Несмотря на свою немыслимую худобу, а он был чуть не вполовину тоньше своего шефа, ответственный работник ЦК партии отличался отменным аппетитом и водочку принимал с большим удовольствием. Когда счастливый именинник предложил ему отборный армянский коньяк, Груздь брезгливо поморщился: "Я думал, ты что-нибудь попроще употребляешь! Или в Краснознаменске вся водка перевелась?"

Какое там!..

Тут же на столе выстроились в ряд разнокалиберные бутылки!.. Была тут и обычная, прозрачная, как слеза младенца, "Столичная", а также все мыслимые и немыслимые настойки. И на калгане, и на берёзовых почках, и на листьях чёрной смородины, и "Зубровка", и особенная, лечебная, с перчиком и чесночком… Одним словом, даже если не хочешь пить, запьёшь непременно!..

Игнат Акимович утробно крякнул и, сладострастно причмокивая тонкими губами, торжественно произнёс:

– Начнём мы, я думаю… с "калгановой"!..