Пётр и Павел. 1957 год

Десницкий Сергей Глебович

И вся компания, оставив безчувственное тело председателя на столе в предбаннике, прихватив с собой недопитую бутыль самогона и остатки закуски, перебралась в богомоловскую избу.

Первым делом Егор предложил тост: «За благополучный исход борьбы с товарищем Седых, потерявшим не только человеческий облик, но и партийный билет!» Предложение это особого энтузиазма не вызвало, но было принято большинством голосов, то есть количеством поднятых в поддержку Егора стаканов. Затем, коротенько закусив и достав свою любимую трубочку, Егор продолжил давишний разговор, прерванный вторжением Герасима Тимофеевича:

– Никита Сергеевич, а ведь ты мне так и не ответил, когда пакости свои бросишь? Скажи честно, неужто не надоело тебе?.. Подумай, скольким людям ты жизнь попортил. Да и себе

тоже… Не приведи, Господи!.. Сам себя, собственными руками осиротил!..

Никитка сидел в дальнем конце стола, низко опустив голову, и сосредоточенно ковырял указательным пальцем тёмный сучок на доске столешницы.

– Оставь, Егор. Не видишь разве, парню и без тебя худо, – вступился за Никитку Алексей Иванович. – Право, отложим до завтра.

– Может, ты спать ляжешь? – участливо спросила Галина.

Но тот молча продолжал ковырять стол, словно не слышал вопроса.

– Вы знаете, – деликатно вступил в разговор Иосиф, – когда наша семья жила в Риге, у нас во дворе на улице Тербатас тоже был один мальчик. Его звали Гунтис…

– А я и не знал, что ты в Риге жил, – Егор был искренне удивлён. – Как ты там оказался?

– Очень просто: я там родился. Мой папа была сапожник, и у него была маленькая мастерская на улице Дзирнаву. И он был очень хороший сапожник, потому что он не только чинил старую обувь, но мог сшить новые туфли. И это его погубило.

– Погубило, что он был хорошим сапожником? – удивилась Галина.

– Представьте себе, да!.. – и, увидев удивленные глаза сидевших за столом, объяснил. – В сороковом году, летом, в Латвию пришла Красная армия, и один красный командир захотел, чтобы папа сшил его жене выходные туфли, и папа сшил, но командир, оказывается, думал, что папа сделал его жене безплатный подарок, а папа думал, что командир просто забыл заплатить, и сказал об этом командиру. Представляете?!.. И как вы думаете, чем закончилась эта неразбериха?.. Через несколько дней папину мастерскую "национализировали". Я понимаю, это очень смешно: национализировать маленькую комнату в полуподвале, но так было написано в маленькой бумажке с большой круглой печатью, а папу и всех нас посадили в товарный вагон и повезли, – Иосиф вздохнул и замолчал.

– Куда вас повезли? – спросила Галина.

– Куда?.. Я думаю, на север. По крайней мере, так все говорили у нас в вагоне. Но до севера мы не доехали. То есть не все, а только папа и я… Мы оба сильно заболели, и маму с моей младшей сестрёнкой повезли дальше, а нас с папой вытащили из поезда и отправили в больницу. Там папа умер, а я – нет.

– Ах, вот как ты очутился в наших краях! – обрадовался Егор. – Я всё хотел тебя спросить об этом, да, признаюсь, стеснялся… Вот так всегда у нас! – его вдруг потянуло пофилософствовать. – Ничего-то мы друг про дружку не знаем. Каждый сидит в своей скорлупе и боится нос наружу высунуть… Не доверяем мы никому… Даже самим себе… Эх, жисть наша собачья! – но почему именно "собачья" разъяснять не стал.

– Так, если можно, я продолжу? – робко спросил Иосиф. – Я про Гунтиса с улицы Тербатас. Это был очень странный мальчик. Не подумайте, он не был хулиган, нет, но от него страдали все вокруг, даже его несчастные родители. Вы знаете, каждый день он должен был сделать что-то… как бы лучше сказать… не очень хорошее. То он выливал из окна на головы прохожих рыбий жир. Все наши мамы заставляли детей по утрам пить этот рыбий жир, чтобы у них не было рахита. Я, конечно, имею в виду детей, а не мам. И вы, наверное, знаете, дети совсем не любили рыбий жир, потому что он очень противный, но одни, как я, например, его пили, а Гунтис – нет… Он выливал его прохожим на головы. Даже дошло до того, что, когда люди приближались к нашему дому, они переходили на другую сторону, потому что знали, из этого дома на головы капает рыбий жир. Или ещё один пример: у нас во дворе было очень много бездомных кошек, так он любил поймать одну из них и привязать за хвост к ручке входной двери. А знаете, дверь в нашем подъезде была с очень сильной пружиной, и, когда кто-то входил в дом или выходил из дома, дверь хлопала с очень страшным стуком, кошка очень сильно визжала, наверное, ей было очень больно, а Гунтис очень сильно смеялся. Ему было очень весело. А однажды… Вы знаете, что однажды сделал этот Гунтис?.. Он в нашем подъезде вылил на пол целую бутылку подсолнечного

масла… А знаете, пол у нас был очень гладкий, потому что он был из мрамора… Да, да, представьте себе, наш дом был очень старый, и, наверное, поэтому в нём был мраморный пол, и многие жильцы, попадали на этот пол, ведь он стал такой… очень скользкий. И мало ещё, что они испачкались в подсолнечном масле, но очень многие сильно ушиблись, а одна старая женщина даже сломала себе руку… После этого случая папу Гунтиса вызвали в полицию и очень сильно ругали, и он даже заплатил большой штраф. И, как рассказывала наша соседка Фрида Марковна, что, когда в участке спросили, зачем он это сделал, знаете, что ответил мальчик?.. "Это не я. Кто-то другой заставил меня вылить масло на пол". Его опять спросили, кто же этот "кто-то другой"? И знаете, что сказал Гунтис?.. "Я его ни разу не видел, но "он" всё время ходит за мной и всё время шепчет мне: "Сделай это!.. Сделай это!..", и я почему-то чувствую, что должен его послушаться, и делаю, что он мне говорит"… Представляете?.. – Иосиф поднял вверх указательный палец и прищёлкнул языком.

– Ну, и зачем ты нам про этого паршивца рассказал? – спросил Егор.

– Просто я подумал, может быть, это не сам Никита Сергеевич, а "кто-то другой" его заставляет?..

– Ну, ты даёшь!.. Кто "другой"?!..

– Бес, – просто ответил Иосиф.

Никитка давно уже перестал ковырять сучок на столе и, подняв голову, внимательно слушал Иосифа. Но при слове "бес" вздрогнул и вновь уткнулся взглядом в столешницу.

– Я тогда не знал, а теперь понял, почему Гунтис, когда в Ригу пришли немцы, стал полицаем и служил в Саласпилсе. Вы, наверное, не знаете, но совсем недалеко от Риги немцы устроили такой лагерь, куда отправляли большевиков, евреев и наших пленных, а Гунтис сделался в этом лагере надзирателем. Моя родная тётя Мара сидела в Саласпилсе и, как это ни смешно, осталась жива. Так она написала мне письмо и рассказала, что Гунтис сам захотел служить фрицам, но я думаю, это бес его заставил, несчастного. И ещё она написала, что, когда в Ригу пришла Красная армия, его поймали и повесили на глазах у всех. Тётя Мара так страшно всё описала!.. Всех, кого поймали, поставили в кузов грузовика без бортов, а на левом берету Даугавы, на площади, построили много виселиц и собрали много народу… Автомобиль подъезжал к виселице, на шею человеку надевали петлю, и грузовик ехал дальше… А человек оставался болтаться, подвешенный на верёвке. И с Гунтисом сделали так же…

Он замолчал, и в горнице стало так тихо, что было слышно, как где-то далеко протяжно и тоскливо воет собака.

– Простите меня, если можете… Пожалуйста, – эти тихие простые слова Никиты Новикова произвели на всех ошеломляющий эффект. – За всё, за всё простите, – он, может быть, первый раз в своей коротенькой нескладной жизни смотрел на окружавших его людей не узкими щёлочками исподлобья, в которых светилась колючая ненависть и злоба, а широко раскрытыми глазами, полными слёз, боли, отчаяния. – Я больше не буду… Честное комсомольское.

Егор недовольно крякнул и кашлянул в кулак: не мог он вот так сразу, с бухты-барахты, простить подлеца. Пораженный, обрадованный, Алексей Иванович не верил своим глазам. А Галина первая подошла к парню, крепко по-матерински поцеловала в лоб и прижала к себе.

– Вот и ладно, – тихо сказала она. – Вот и молодец…

Иосиф, никак не ожидавший, что его рассказ о Гунтисе с улицы Тербатас произведёт такое ошеломляющее впечатление, в задумчивости протирал свою лысину.

– Ты не отчаивайся, Никита, – продолжала Галина. – Сердце подсказывает мне, жива твоя мать, жива Настёна. Вот увидишь.

– Не надо меня успокаивать, – парнишка опять насупил свои реденькие бровки. – Я не маленький и с бедой без посторонней помощи управлюсь.

Помолчали.

Первым заговорил Егор.

– Ладно, коли так!.. Прощаю тебя, Никитка. Не из жалости, учти, и не потому, что все твои шкоды забыть готов, а потому только, что сам Господь велел нам прощать. И потому ещё, что память матери твоей дорога мне. Настёна перед людьми ни в чём не виноватая была…

– Будет тебе, Егор, – Галина укоризненно покачала головой. – Не след пропавшего человека загодя хоронить. А вдруг найдётся?.. На тебя на самого похоронка в сорок четвёртом пришла. Мы и отпели тебя, и поминки справили, а ты назло всем смертям калекой, но всё-таки домой возвратился.