Пётр и Павел. 1957 год
Шрифт:
Помолчали.
– Что-то не верится мне, Павел Петрович, что вы совсем, то есть ни капельки, не боитесь.
– Ещё как боюсь!.. Но не смерти, нет… Я суда Божьего боюсь. Настанет час, и придётся за всё ответить… Конечно, страшно.
– Вам-то чего бояться?.. Вы страданиями все грехи свои давно уже искупили.
– Один Господь знает, искупили мы грехи свои или нет, – вздохнув, сказал Троицкий и после довольно продолжительной паузы прибавил: – А я только что ещё один грех совершил – вас обидел. Не знаю, что на меня нашло…
– Да, лихо вы меня на место поставили. Лихо!.. Но я не сержусь, не думайте. Так мне и надо, дураку. Нечего в такой поздний час с идиотскими откровениями к умному человеку приставать. Это вы меня извините. И спасибо за то, что выслушали. Спокойной ночи, – сказал и скрылся за высокой спинкой кресла-кровати.
– Спокойной ночи, – Павел Петрович испытывал досаду, горечь, острое чувство стыда. "Тоже мне! Проповедник нашёлся!" – со злостью подумал он про себя и тут же дал слово никогда больше не разговаривать с людьми таким непозволительным тоном.
"Ладно. Пора спать", – он перевернулся на левый бок.
Пружинное нутро старого дивана ответило ему протяжным стоном.
20
Когда Иван и Алексей Иванович вышли из семивёрстовского дома, был уже пятый час. То ли очень поздняя ночь, то ли слишком раннее утро. Не разберёшь. На Сретенке – ни души. Лишь полусонный дворник размашисто шаркал метлой от одного края тротуара к другому. До рассвета было ещё далеко. Небо за ночь расчистилось от туч, но слабый свет звёзд с трудом пробивался сквозь электрическую муть уличных фонарей.
– Ну что, Алексей, пойдём? – с каким-то неожиданным вызовом спросил Иван.
– Куда? – не понял Богомолов.
– В мою московскую обитель. Это в двух шагах отсюда. Направо за углом Даев переулок, и через шесть домов – мой. Я там, правда, с полгода как не был, всё в бегах, но прописка-то у меня сохранилась. Могу штамп в паспорте показать.
– Мне-то он зачем? – удивился Алексей Иванович.
– На случай, если тебя милиция спросит, кто я такой и как сюда попал.
– Очень ты милиции нужен! – усмехнулся Богомолов. – У неё что, других дел нет? Да после этой ночки у Тимофея нам с тобой сам чёрт не страшен.
– И то верно. Я заметил, у Семивёрстова рожки сквозь рыжий бобрик пробиваются. Так что считай, с одним из них мы уже повстречались.
Алексей Иванович торопливо перекрестился.
– Не складно шутим мы с тобой, Иван. Ох, нескладно.
– А это с устатку. Не всё же нам умными быть. Иной раз и в дураках полезно походить. Занятие, доложу я тебе, прелюбопытное. Прости нас, грешных, Господи!..
– Ладно, куда идти? Показывай дорогу.
И они, завернув за угол, пошли по пустынному в этот час переулку.
– Слушай, Лексей, у тебя какие планы на завтра?.. То бишь уже на сегодня?..
– На Центральный телеграф надо зайти. Может, меня там весточка от племянника
– А ещё что?
– Ещё… – Алексей Иванович замялся. – Есть кой-какие дела…
Он нахмурился и в одночасье стал очень значительным.
– Мне открыться не хочешь? – не переставал любопытствовать Иван.
– Почему не хочу?..
– Откуда я знаю почему?.. Тебе видней.
– Да так… Ерунда разная…
Как он мог признаться Ивану в том, что позорно бежал из Дальних Ключей от Галины?.. Что никаких не только серьёзных и важных, но вообще никаких дел у него в Москве нет, и, чем он будет здесь заниматься, ему невдомёк.
– А ты, Лексей, скрытный!.. – хитро прищурился Иван. – Никогда бы не подумал.
– Всё-то ему расскажи.
– А я тебя не неволю, – успокоил разволновавшегося друга Иван. – Захочешь – скажешь, не захочешь – твоя воля… Кстати, вот мы и пришли.
Он указал на нелепый дом в виде буквы "П", стоящий в глубине залитого асфальтом двора. Штукатурка местами совершенно обвалилась с его грязно-кирпичных стен, и борозды трещин разной длины и калибра покрыли их от фундамента до самого чердака.
– Вот моя обитель, вот мой дом родной! – продекламировал Иван. – Видишь, в левом крыле окно на первом этаже?.. Третье слева… Там когда-то жил мой благодетель, гражданин Вайс, а теперь я обретаюсь. Милости прошу к коммунальному шалашу под номером один.
Стараясь не шуметь, вошли в квартиру и по захламленному, как это повелось во всех московских коммуналках, полутёмному коридору осторожно двинулись к дверям комнаты Ивана Найдёнова. Квартира № 1 сладко спала. Лишь изредка из-за закрытых дверей доносились слабые ночные звуки: кто-то посапывал во сне, кто-то храпел, а кто-то бормотал что-то несвязное. Разговаривал, обсуждал, спорил.
– Вот те на! – Иван остановился в изумлении: белая бумажная полоска шириной в три-четыре сантиметра, не более, наклеенная поперёк двери, закрывала вход в его комнату лучше любого замка. Об этом красноречиво свидетельствовала жирная фиолетовая печать с гербом Советского Союза, которая красовалась на этой полоске, и корявая закорючка рядом – очевидно, подпись какого-то ответственного лица. – Опечатали, мерзавцы!.. Как я об этом сразу не подумал?.. Да, ситуёвина! – прошептал Иван и в растерянности почесал свой пламенно-рыжий затылок.
– Что делать будем? – спросил не менее ошарашенный Богомолов.
– Придётся к Тимофею Семивёрстову на ночлег проситься, – развёл руками Иван. – Более нам с тобой, Алёшка, ночевать ноне негде.
И вдруг замер, прислушался, приложил палец к губам.
– Тсс!..
В глубине квартиры хлопнула входная дверь и торопливые шаги зашлёпали по коридору. Всё – попались, друзья!.. Бежать вам отсюда некуда. Сами виноваты: добровольно в капкан полезли.
Неожиданно громко в ночной тишине прозвучал хриплый, надтреснутый голос.