Пётр Машеров

Антонович Славомир

Никулкин: «Пропагандисты капитализма на удивление щедро заявляют о своих намерениях использовать разрядку для ослабления социалистического строя, т.е. для подрывных целей. “Соединенные Штаты, — заявил один американский сенатор, — должны подготовиться к миру без войн. Новым полем будет экономика и идеология”… Немало поступает в инстанции коллективных заявлений об открытии церквей и костелов. Проведенной административными органами операцией в д. Дрозды Столбцовского района, а также при обыске у одного из участников сборища Стрельцова в г. Борисове кроме религиозной литературы было найдено 14 кассет магнитофонных записей книги Солженицына “Архипелаг ГУЛАГ”… Нельзя делать никаких уступок церковнослужителям… Только

за последние два года чекистами республики прочитано около 4 тысяч лекций об идеологических диверсиях империализма и необходимости повышения политической бдительности советских людей...»

Пожалуй, в критике А. Солженицына, в обвинении капиталистов, их идеологических диверсий всех превзошел Г. Л. Смирнов, заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС. Он выступал на пленуме предпоследним. Учитывая, что речь его нигде не публиковалась, приведем основные мысли идеолога.

Смирнов: «…Большой вклад в общую сокровищницу опыта идеологической работы вносит ваша республиканская партийная организация. Это касается политического информирования населения, усиления политического обличения империализма, идейно-нравственного воспитания молодежи. И ваш пленум — это своего рода и условие для дальнейшего совершенствования работы. В нашем отделе с удовлетворением встречена книга “Деятельность партийных организаций Белоруссии по идейно-политическому воспитанию трудящихся”, автор книги — П. М. Машеров…

Еще вчера мы считали отдельные проблемы проблемами сугубо теоретическими или проблемами высшего идеального порядка… Возьмите положение о превращении сельскохозяйственного труда в разновидность индустриального, которое также для наших кадров долгое время было, да и во многих случаях остается, лишь теоретической проблемой. А на самом деле это уже широкая реальность сегодняшнего дня. Пятнадцать лет назад (1959 г.), находясь в Гомеле, я с Иваном Евтеевичем Поляковым (Председатель Президиума Верховного Совета БССР), точнее, он со мной обсуждали проблемы постройки крупных животноводческих помещений. Наверное, вы эту эпопею знаете в жизни республики. Воодушевленный его энтузиазмом, я вернулся в ЦК, докладывал секретарям, статью в “Правде” организовали.

А сегодня утром он мне рассказал совершенно о других вещах. Речь идет не о том, чтобы строить эти низкие из плетней и соломы животноводческие помещения, а о создании процесса автоматизации в животноводческих помещениях, о создании комплексов в животноводстве, в котором содержатся сотни, десятки тысяч голов. Там меняется время и условия, и, к сожалению, мы не всегда эти процессы учитывали, не всегда применяем новые методы в нашей идеологической работе.

И еще одна особенность идеологических ситуаций — расширение и усложнение идеологической борьбы на мировой арене, борьбы, в которой из-за развития средств связи очень трудно найти, где фронт, а где тыл, и в котором участвуют десятки и сотни миллионов людей. Речь идет о попытке усиления буржуазного влияния на нашу страну. При этом определенные надежды возлагаются на диссидентов… Как в случае с Солженицыным.

По выражению одного американского публициста, при ближайшем рассмотрении Солженицын оказался не Львом Толстым, а Григорием Распутиным. Журнал “Таймс” сообщал о том, что на одном из совещаний Никсон высказал мнение, что политически Солженицын, по-видимому, стоит правее Барри Голдуотера. На что Киссинджер якобы сказал так: “Нет, господин президент, он правее русских царей”. Это не анекдот, товарищи, а достоверный факт.

И тем не менее, товарищи, мы отмечаем, что все антисоветские кампании, связанные с именем Солженицына, проводятся на редкость скоординированно и приурочиваются к крупным событиям, узловым моментам. Публикацию книги “Архипелаг ГУЛАГ”, написанной пять лет тому назад, специально приурочили к моменту, когда она, по их

расчетам, могла нанести наибольший ущерб процессу разрядки. Совершенно очевидно, что это делается руками ЦРУ, а Солженицын выступает как автор Центрального разведывательного управления. Уж больно серьезные надежды они возлагали на его известность, на писательское звание, на его Нобелевскую премию, которую сами ему и подкинули.

Даже влиятельные буржуазные органы публикуют материалы с критической оценкой в отношении Солженицына. Агентство “Франс-пресс” в сообщении из Москвы от 15 февраля 1974 года вынуждено было отметить: “Наблюдатели считают, что советская пропаганда проделала эффективную работу, отделив Солженицына от народных масс. Бывший помощник Никсона Сафайр в статье, опубликованной “Нью-таймс”, ставит под сомнение будущее Солженицына-эмигранта. Он пишет: “Теперь, когда Солженицын оказался за пределами Советского Союза и ему ловко отказано в возможности изображать себя святым мучеником, пьедестал, который мы ему воздвигли, быстро дает трещину. Политические деятели, которые превозносят его сейчас за борьбу с угнетением, могут, к своему глубокому разочарованию, обнаружить, что избранный ими символ не разделяет их восторженного отношения к демократической принципиальности. Противник нашего противника не всегда бывает нашим союзником”.

Эту ситуацию, мне кажется, очень хорошо охарактеризовал турецкий журнал «Ильке» в своей статье «Последний из белогвардейцев». «Когда Солженицына, — говорится в журнале, — вместо Сибири неожиданно отослали под бочок столь горячо им любимого и уважаемого западного общественного строя, они, кажется, заткнулись со своим желанием сделать его предметом большой спекуляции. Буржуазные круги остановились в отчаянии, потеряв неисчерпаемую тему для спекуляции, фокус не удался. Ермолка свалилась, плешь стала видна…»

Заметки на полях. Лексика тех лет не отличалась разнообразием. Солженицыну просто приклеивали ярлыки «очернителя действительности», «ярого антисоветчика» и т.п. А гневные «письма трудящихся» в центральные органы печати и вообще отличались подозрительным однообразием. Начинались они обычно так: «Я не читал, но считаю… » И далее — предатель, враг. Литераторы, как мы уже убедились, конечно, были более оригинальными. Поэт А. Сурков, например, говорил, что «произведения Солженицына для нас опаснее Пастернака», а государственный и партийный деятель Зимянин (в те годы — главный редактор «Правды) заявил буквально так: «Это психически ненормальный человек, шизофреник».

Литературная судьба Александра Солженицына открылась в 1962 году публикацией повести «Один день Ивана Денисовича» на страницах журнала «Новый мир», который возглавлял в то время Твардовский. Не будет преувеличением, если скажем, что повесть эта стала вершиной литературного и общественного подъема 60-х годов.

На Западе вышел «Круг первый», были подготовлены к изданию другие произведения. Его исключили из состава Российского республиканского Союза писателей, через несколько лет выдворили за пределы СССР.

В газетах объявили Солженицына изменником. Правда, он изменил не родине и народу, за которых честно сражался, а Главному управлению лагерей - ГУЛАГу: своим творчеством предал гласности историю гибели миллионов...

Пройдет более полутора десятка лет. Первый и последний Президент СССР Михаил Горбачев своим указом возвратит писателю советское гражданство. От ненависти, унижения, недоверия и страха мы перейдем к новым этическим оценкам, смело начнем называть, что, говоря словами Солженицына, «благородно, подло, трусливо, лицемерно, лживо, жестоко, великодушно, справедливо, несправедливо…» Великий русский писатель вернулся на постоянное место жительства в Россию. С думой о ней он и ушел… в другую жизнь…