Пианист. Осенняя песнь
Шрифт:
— Да, правда, как специально…
Они вместе склонились над смартфоном, который Вадим держал в руке. Встали близко, смотрели фотографии. Пушистые волосы Людмилы коснулись его щеки. Вадим представил себе, как они рассыпаются по его груди, как скрывают их обоих, когда Мила склоняется над ним, а потом целует… Невыносимо захотелось близости с ней — жаркой, откровенной, без ограничений…
Но Людмила вдруг отошла в сторону, раскинула руки, подняла лицо к соснам, к небу и смеясь воскликнула:
— Как
— Осторожно, там обрыв!
Вадим догнал ее на амфитеатре, полуразрушенной античной сцене. Ступени скамьи и полукруг площадки венчали обрыв. Вниз берег Славянки уходил круто, а на той стороне открывался вид на излучину, мост и башню Шапель.
— Стойте же, там грунт сыпучий!
Людмила и так стояла, переводила дыхание, смотрела на реку, а по щекам ползли слезы. Вадим заметил их, только когда взял ее за плечи, развернул к себе и, не спрашивая позволения, поцеловал. Сразу глубоко, жадно, со стоном так долго сдерживаемого желания.
Он готов был взять ее здесь, на мокрых выщербленных ступенях, но, пробиваясь через пелену страсти, разум твердил: нельзя, с ней так нельзя…
Да, нельзя было обидеть! Но как же нестерпимо он хотел касаться ее стройного тела. Взять ее всю. Сделать своей, только своей. Зверь вырвался из клетки благопристойности и теперь метался, выл, скреб лапами, требуя дать ему желаемое.
Людмила не сопротивлялась и не обнимала. Она стояла покорная, руки плетьми, бессильно, глаза прикрыты, а губы сразу разомкнулись под настойчивыми поцелуями Вадима. Он на секунду оторвался от нее и заговорил, задыхаясь:
— Пойдем со мной, пойдем…
— Куда? Куда идти, — лепетала она, слабея в его руках.
— Ко мне, сейчас…
Он взял ее лицо в ладони и целовал, целовал, губами и пальцами вбирая в память черты.
— Зачем я тебе? У тебя своя жизнь… — Она приподнимала лицо, подставляя его поцелуям, как солнцу. И все плакала.
Он прильнул к ней тесно, всем телом, бедрами, не стыдясь того, что она через одежду ощутит его нетерпеливое возбуждение, руки запустил в ее волосы на затылке и не глядя, прижимая ее лицо к груди, заговорил убежденно:
— Не будет у меня жизни, если не пойдешь, и у тебя не будет. Одни сожаления останутся, что встретились и не узнали друг друга, не поняли, побоялись…
И обнимая с неистовым отчаянием.
— Не отказывай мне, прошу… поедем… Ну хочешь, я на руках тебя понесу?
Он уже хотел подхватить ее, но Людмила закинула руки ему на плечи, обняла.
— Не надо на руках, далеко, устанешь… Я сама пойду. Поцелуй еще, чтобы я все забыла!
Глава 3
Возвращались как во сне — сплетая пальцы, шли через парк, молчали. Останавливались, целовались, не обращая внимания на людей, и снова
В замкнутом пространстве авто близость была естественной, но стоило выйти на улицу, оказаться перед дверью в подъезд, и Вадим почувствовал, как запаниковала Мила, она с тоской оглянулась на машину.
— Идем, идем, — он настойчиво обнял ее и потянул за собой, иначе сейчас нельзя было. Еще пять минут промедления — и она убежит.
А ключи, как назло, не хотели найтись, домофон долго срабатывал, на лестнице встретилась соседка с собачкой, а руки предательски дрожали, и входную дверь Вадим открыл с трудом.
Но вот наконец они в квартире, наедине.
Людмила прижалась спиной к двери и выставила перед собой сумочку. А глаза безумные, в них слезы, отчаяние, страх. Вадим стоял перед ней как потерянный, желание прошло, осталось только раскаяние за то, что напугал. Нельзя молчать, но что сказать, сделать, чтобы она успокоилась?
— Ну что ты, что? Испугалась так… — Голос у Вадима срывался, слова не шли, да и не те были, но молчать еще хуже. — Разденься, я чайник поставлю, посидим… Что ты так смотришь?
Людмила оцепенела, она и говорить не могла.
Положение спасла Мать Драконов, выбежала из кухни, принялась орать и тереться об ноги Вадима.
Мила и перевела взгляд на кошку.
— Сердится?
— Нет, скучает. Я ее сейчас в кладовке запру, а то будет приставать.
Он наклонился и подхватил Дейнерис на руки.
— Зря мы это, я пойду лучше, не надо чайник. — Людмила изо всех сил старалась не расплакаться, но губы дрожали и слезинка уже поползла по щеке.
Вадиму до боли в сердце стало жаль эту закованную в броню самозащиты маленькую одинокую женщину, он сейчас хотел только одного: чтобы она перестала бояться, расслабилась, улыбнулась. Губами бы стереть с её щек слезы.
Вадим бросил кошку, шагнул к Миле.
— Ничего не будет, если ты не захочешь, клянусь тебе! Разве я похож на маньяка-извращенца? Давай я помогу, раздевайся. Просто поговорим, разве это такой большой грех? Будь моей гостьей.
Она послушалась, молча кивнула, распустила пояс, расстегнулась, покорно позволила Вадиму снять с ее плеч и повесить на распялку пальто, ждала, пока он разденется сам. Опустила глаза, даже не сказала, а прошептала:
— А обувь? У тебя так чисто…
— Это я как раз с утра полы драил и убирал после погрома.
— Какого погрома?
— А вот, она, Мать Драконов, все стены пообдирала. Она тут сейчас одна живет.
Вадим без предупреждения опустился к ногам Милы, расстегнул молнию на туфле.