Пиджин-инглиш
Шрифт:
Уж конечно, не о бомбах молит. Наверняка о чем-то хорошем.
Я стоял у стены и смотрел. Никого рядом. Тишь и благодать. Я даже забыл, что надо возвращаться в класс. С радостью бы помолился вместе с ней, да не получится. Даже пробовать не стоит.
Девчонка в платке закончила молиться, открыла глаза и встала. Я быстренько повернулся и отступил в коридор. Я старался не издавать ни звука. Не хотел, чтобы она узнала, что я смотрел на нее, тогда все было бы испорчено. Я дождался, когда она уйдет, и только тогда вновь
Я завернул за угол и наткнулся на Убейцу. Он сразу меня заметил, я и сделать-то ничего не успел. Убейца запихнул меня в дверь туалета и зажал между раковинами, тыча в грудь ножом для пластилина, видать, у них урок изобразилки.
Убейца:
— Гони назад мои отпечатки. На хрена они тебе понадобились?
Я:
— Я их выкинул, они плохо получились. Это была шутка.
Убейца пихнул меня к стене. Голова моя стукнулась о держалку с бумажными полотенцами. Свет из окна блеснул на ноже и ослепил меня. Я зажмурился, готовясь к смерти. Стало тихо. Мир словно замер. Убейца заговорил каким-то надтреснутым голосом. А может, мне показалось. Так всегда бывает, когда храбришься изо всех сил и кровь в жилах стынет.
Убейца:
— Не лезь в чужое говно, сечешь? Это не твое дело. Все равно ничего не докажешь. Выброси эту херню, иначе проблемы, ясно?
И ушел. Но сначала снова приложил меня о держалку с полотенцами. Я пощупал голову. Крови вроде нет. Я подождал, когда выровняется дыхание. Меня немного трясло. На рубашке остались следы от грязных пальцев Убейцы. Надо запретить, чтобы тебя мазали чужой грязью. Надо запретить, чтобы твое спокойствие нарушали, это несправедливо. Мокрое пятно у меня на брюках — это потому что раковины все в брызгах, ничего такого.
Наступление лета в Англии празднуют так: все широко распахивают окна и заводят музыку погромче. Такая традиция. Ты так сообщаешь, что наступило лето. Ты обязан это проделать, когда показывается солнце. И все вокруг обязаны.
И еще надо вывесить флаг, если он у тебя есть, конечно. Так ты как бы заявляешь «я свой» и «лето пришло».
Музыка самая разная, особенно возле наших башен. Настоящий музыкальный ад, самые разные мелодии, перепутавшиеся вместе. Обожаю. И мне хочется танцевать. Я улыбаюсь от уха до уха, ничего с собой поделать не могу.
Прихожу домой и тоже врубаю музыку. Забираю сидюк из маминой комнаты и ставлю Офори Ампонсу. Моя любимая вещь — «Разбитое сердце». Пусть все вокруг ее послушают. Ставлю проигрыватель на окно.
— Привет! Я — Гарри! А это — моя музыка! Надеюсь, вам понравится!
А вдруг сидюк свалится вниз? Не стоит его высовывать так далеко. Надеюсь, мою песню все услышали, наш проигрыватель не очень-то громкий. К тому же Лидия его требует. У нее день рождения,
Лидия:
— Давай же!
Я:
— Несу уже, несу! Не ори!
Мама:
— Не зли ее! Вот тебе кусок торта, угости своих голубей.
У Лидии торт сплошь из шоколада. На свой день рождения я попрошу торт «Человек-паук». Из дома прибыли подарки для Лидии, в огромной коробке. Я первым выскочил к двери. Мы оба поджидали с нетерпением, но Лидия как раз пошла поприветствовать вождя, когда в дверь постучали. Почтальон отдал посылку мне. Если бы не день рождения сестры, я бы первый вскрыл ящик.
Лидия:
— Руки прочь! Я все слышу!
Я:
— Ага, в мечтах!
Лидию с ящиком я сфоткал на ее телефон. В посылке оказался не один подарок, их было много.
От Абены два диска: Майкл Джексон и Квав Кесе.
Бабушка Ама подарила Лидии серьги-кольца. Серьги были из чистого золота. (Для проверки попробуй металл на зуб. Если никаких следов не осталось — золото настоящее.)
Лидия:
— Не суй мои сережки в рот! Ну вот, обслюнявил!
Я:
— Хочешь, чтобы я их проверил, или нет?
Лидия:
— Нет!
Еще в ящике был отпечаток ладошки Агнес. Обожаю. Намазали ей ручку краской и приложили к бумаге. Агнес и имя свое написала. То есть за нее написали, водили по бумаге ее пальчиками с зажатым карандашом. Меня тоже так учили. Буквы получились такие милые, только кривые, будто следы паучка.
Папа сделал для Лидии деревянную плясунью. Пожалуй, фигурка изображала мою сестру, только лицо было другое. Папа не знал, что Лидия совсем забросила танцы, а когда танцевала, забывала улыбаться.
Сестра разревелась.
Я:
— Не нравится, я себе возьму. В школе махнусь. Сменяю на диско-часы.
Лидия:
— Не приставай!
Я:
— Чего это она?
Мама:
— Скучает по папе, вот и все. Не зли ее.
Я:
— Не грусти. Ведь сегодня твой день рождения. Чего рассопливилась-то?
Лидия:
— Заткнись!
Мама:
— Харрисон, отстань от нее.
Позарез было нужно Лидию рассмешить.
А то весь день насмарку. Я постарался припомнить всякие смешные слова, которые могли бы ее развеселить. Буду произносить их одно за другим, пока какое-нибудь не сработает.
Я:
— Ну же, возлюбленная моя. Выше носик.
Мимо. Даже не поморщилась.
Я:
— Пусть, о пусть уйдет подальше твоя грусть.
Опять мимо.
Я:
— Ты — солнечный лучик, ты одна светишь мне, освещаешь дорогу в кормёшной тьме.
Мама:
— Харрисон! Что еще за «кормёшной»?
Лидия:
— Перестань!
Она чуть-чуть улыбнулась, я видел. Только не сдаваться. Еще одна попытка.
Я:
— Мяу-мур-му, горевать ни к чему. За что я тебя так люблю, не пойму.