Пиночет
Шрифт:
– Замолчи! Овечка глупая... Зарабатывальщица... Сиди где сидишь!
– Правильно! Лучше сидеть! И драные чулки да колготки штопаные носить! Да чирики! Чтобы все смеялись...
Девушка заплакала и убежала в дом.
Во дворе сразу сделалось тихо.
Стоял у ворот Корытин, рядом - хозяйка, а две ее младшие дочери испуганно глядели на них.
– Растишь, растишь этих детушек...
– горько проговорила мать.
– На свою голову... Прости, кум, что так встречаем, - со вздохом обратилась она к Корытину.
– А вы чего встали?
– спросила
– Не знаете дела?..
– Погоди, - с улыбкой остановил ее Корытин.
– Дай хоть поздороваюсь с ними да погляжу.
Девчушки были славные, тоже - в отца: рослые, светловолосые, с разницей в два ли, три года.
– Гостинца вам не привез, - извинился Корытин.
– В машине - жарко, конфеты расплываются. Возьмите, купите чего надо. Поделите на троих, не подеретесь? шутливо спросил он, протягивая полусотку.
– Поделим, крестный!
– радостно ответили девочки.
– Мы купим...
– Покупайте чего хотите...
– отмахнулся Корытин.
– Коз да корову не забудьте перевстренуть, покупальщики...
– напомнила им мать.
– А Степан где?
– спросил Корытин.
– Баню топит...
– Топлю...
– подтвердил Степан.
Он стоял за воротцами база, все видел и все слышал.
– Стоит как столб!
– возмутилась жена.
– Молчит! Вроде он - сторонний. Тут замрачается ум, - пожаловалась она.
– Про Кирееву дочку не слыхал, кум, бригадира нашего? Тоже вот такая, нотная. Я не я - буду зарабатывать. Все мыкалась за тряпками, за границу ездила. Возит, продает, снова едет. А потом ее чуть живую привезли. Да еще, спасибо, братья ездили, вызволяли. Какая девка была... цветок. Ныне - на смертной доске. Мать рядом с ней в дощеку высохла, во слезах...
– Ладно...
– стал успокаивать ее Корытин.
– Не забивай голову прежде поры. Я погляжу на бумаги, позвоню, разузнаю. Ты на нее не шуми, она - взрослая. Тоже про жизнь думает. Поспокойней надо.
– Какой тут покой, куманек. Ночи не сплю, стерегу. Вдруг убежит.
– Не убежит. Только не шуми. Сговоримся.
Крестницу он тоже успокоил, посидев возле нее недолго в доме. А потом ушел в баню, отмывал дневные пыль и пот, а когда вернулся во двор, там было тихо и мирно.
Солнце село. Небо, его высокие облака, догорали алым. Пахло жареной рыбой.
– Степан, - спросил Корытин, - ты когда ловил, где?
– Он наловит...
– хмыкнула хозяйка и добавила горделиво: - Девки у меня на все руки.
– Рыбачат?
– удивился Корытин.
– Еще как... До зари летят. И будить не надо.
Сели за ужин. Хозяева расспросили о старшем Корытине, повздыхали, поохали.
– Не ко времени слег, не ко времени...
– сказал Степан.
– А то бывает болезнь ко времени, - фыркнула жена.
– Доумился. Она тебя спрашивать будет, болезнь.
Так было всегда в этом доме: хозяин - мужик рослый, телом большой, в кабину трактора с трудом умещался, говорун не больно великий; зато хозяйка не помолчит, сыпет и сыпет. Как и ныне:
– Болезнь, она... С ней судиться
Корытин в охотку похрумкивал жареными карасиками, девок хвалил:
– Ну и рыбачки... Кормилицы. Чего отцу с матерью не жить!
– Только и надежа на карасиков, - вздохнула хозяйка.
– В январе получили двести тысяч - и все. Как хочешь, так и живи. Лишь ведомости пишут в конторе. А чего там пишут, и когда мы эти деньги увидим...
– Обещают после уборки, - сказал Степан.
– Мол, зерно продадим...
– Брешут! Не будет никакого зерна!
– решительно ответила хозяйка.Разворуют, растянут, на нет сведут. Суслачины... В прошлом году та же песня была: зерно, подсолнушек продадим... А чего увидали?
– Сушь...
– коротко оправдывался хозяин.
– Да еще черепашка напала да жук-кузька.
– Этих кузек да черепашек, им - счету нет. Кузька...
– желчно процедила супруга.
– Как уборка зайдет, эти кузьки да черепашки со всего белого света летят. Машина на машине... Лишь отъезжать успевают. Кузьки... Все подберут. Нам лишь азадки оставят. Дуракам. Вот и живи карасиками.
Хозяйка всегда была говорливой, но нынче в словах ее прорывалась нешуточная боль. Перед гостем она сдержалась, стала потчевать:
– Кушай, кум, кушай. Помажь сметанкой карасиков. Девчата мои со сметанкой любят. Потому и гладкие, как репки.
Девчата лишь посмеивались. У них нынче был свой пир: пластмассовая бутыль фанты, какие-то сладости в ярких обертках. Успели сбегать купить. По возрасту разные, они были похожи статью, светлыми волосами - сразу видно, что одного гнезда.
– Девки что надо...
– похвалил Корытин.
– Тем более рыбачки.
Хозяйка улыбнулась: как матери не гордиться! Но потом, когда отужинали и сидели сумерничая, она сказала:
– Девчат своих не корю. Везде помогают. Но вот как их до ума довести. Ты успел своих выучить, - позавидовала она.
– Учится еще, - сказал Корытин о сыне.
– А наши вовсе лишь оперяются. Одну лишь учим. Ей суем и суем. Ито недовольная, - вспомнила мать слова старшей дочери о драных колготках.
– Ну и что, если подштопано. Это разве позор? А тут еще двое! Вшколу не знаешь как собрать. Мамка, у всех - куртки! Мамка, у всех - костюмы! На какие шиши их брать? К свекрови бежишь на хлеб занимать. Стыду...
Корытин молчал, оглядывая просторный двор, сараи, базы. Хозяйка, словно поняв его, сказала:
– Конечно, джуреки не грызем. Две коровки. Но ведь и нас шестеро, со свекровью. Бычков держим, поросят, козы... Но все - лишь на прокорм, на базар нечего отвезть. Раньше пух был в цене, платки. Девчата мои вяжут как огнючки. Ныне - хоть даром отдавай. Не берут. А где копеечку взять?.. Кормиться мы кормимся. Огород хороший. Картошки, капусты, закруток на весь год хватает. Но без копеечки тоже нельзя. Сами пообносились... Двести тысяч в январе дали. И все. Лишь ходит на работу, обувку рвет. Добрые люди...