Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII
Шрифт:
— Один японский философ, Фелио Дзердзи, сказал, что у нашего разведчика должна быть холодная голова, горячее сердце и чистые руки. Мы взяток не берем. Все деньги будут ваши. Основа нашей совместной работы — доверие, взаимное уважение и дружба. Это надежная основа. Завтра к вам прибудут два гостя — родственники синьоры Мональди. Вот я разрываю лист бумаги, одну половину беру себе, вторую оставляю вам. Вот здесь, на столе! Храните ее до завтра — это явочный документ для сверки. Вы договоритесь о порядке дружеского сотрудничества. Умно,
Все трое вытягиваются и щелкают каблуками.
Когда боковая дверь за Сергеем и Гансом закрывается, полковник минуту стоит посредине комнаты совершенно потерянный. Потом вздрагивает, приходит в себя, убирает документы в сейф. Достает из шкафчика бутылку коньяка и рюмку. Наливает и жадно пьет. Закуривает. Рассуждает:
— Опасно? Здесь не очень, опасны Рим и Дортмунд! Что поделаешь… Подло? А почему подло? Теперь все подлецы! Подлое теперь время, вот что… Одни воруют, другие грабят, третьи… Вот… как я…. К дьяволу! Чем Джованни лучше меня? Все в Лугано знают, что он — сволочь, доказательство этому — его богатство. Все воруют… Все… И сам наш дуче — разбойник и вор. Почему же я должен быть лучше всех?
Он наливает и выпивает еще рюмку. Берет трубку телефона и набирает номер.
— Пьетро, ты? Немедленно явиться в мой кабинет. Да, сейчас. Живо!
Полковник уходит в свою спальную комнату и возвращается с большим пистолетом. Наливает себе рюмку и выпивает.
— Двадцать четыре тысячи долларов в год… Это не мало, конечно, но и не много. Нет, не много. И цифра дурацкая… Звучит глупо… Хотя бы тридцать! Именно тридцать тысяч в год! Это — реально. Надо подумать об этих шести тысячах.
Выпивает рюмку.
— А ради чего стараются эти два проходимца? Сколько они берут с косоглазых? От комиссионных отказались… Почему? Значит, не нуждаются… Гребут достаточно… Это ясно! Лейтенант по три, а полковник по пять тысяч в месяц, а? Не меньше… Конечно, они рискуют каждое мгновение… Своя голова каждому стоит дорого… Поймай я их раньше и при других обстоятельствах, шлепнул бы обоих… Суд дал бы мне годика три условно. А дуче собственной рукой повесил бы вот на эту грудь крест за усердие. Да, я упустил случай… Упустил… Верно, старая шляпа, а не полковник…
Выпивает рюмку.
— И вот что обидно: в этом деле я — главное колесико, дрожу перед начальством в Риме и перед немцами в Дортмунде, трясусь в машине, дышу дорожной пылью — словом, работаю, как вол, честно тружусь и получаю меньше всех! Почему? По какому праву эти два проходимца вырывают у меня из-под носа такой жирный кусок? Как тут не начать волноваться? Эксплуатация, обыкновенный грабеж! Подумаешь и становишься коммунистом. Тьфу, черт бы взял коммунистов, спаси меня и помилуй,
Выпивает рюмку.
— А куколку бояться нечего; теперь мы — союзники, она любит этих прохвостов так же, как я. Ее долги я выплачу. Фотографии буду сам заготовлять заранее и передавать связисту так, чтобы куколка ничего не знала. Инициатива всегда будет в моих руках. Нужно только ее хорошенько проверить, я — стреляный воробей, который умеет клевать там, где надо. А мои законные шесть тысяч? Клюнуть бы их поскорее и с налета…
Входит Пьетро Ферранто, щелкает каблуками и вытягивается.
— Честь имею явиться, господин полковник!
Гаэтано хватает пистолет и с видом разъяренного тигра крадется к капралу.
— Ах ты, старая свинья… Ах ты, подлец… Ах, предатель…
И приставляет дуло ко лбу опешившего слуги.
— Ты заходил вчера вечером в мою спальную комнату?
— Так точно!
— Так как же ты, болван, не заметил, что из моего кармана выпал конверт?
— Какой конверт, господин полковник?
Гаэтано падает в кресло и начинает рвать на себе волосы.
— Письмо от моей другой жены из Германии, мой милый Пьетро. Прости, мой верный слуга. Прости! У меня в Германии есть еще жена, и в письме она сообщила о рождении Ребенка… Синьора Маргарита нашла и… Я схожу с ума… Все кончено… Синьора Маргарита бросает меня, Пьетро. Я уничтожен. Счастье мое разбито… И во всем виноват только я!
Гаэтано закрывает лицо руками. Утирает платочком глаза.
— Господин полковник, извольте успокоиться. Конечно, у нас в Италии на это никто не обратил бы внимания, а немцы — дураки, каждый итальянец это знает… Немка, разрешите доложить, она, как курица…
Гаэтано вскакивает, подбегает к столу, берет ручку, лист бумаги и сует их в руки своего слуги.
— Садись в кресло. Бери ручку. Пиши. «Уважаемая графиня! Я…» Ну что же ты?
— Зрение слабое! И к тому же очки…
Театральный взрыв ярости. Гаэтано приставляет к затылку старика дуло пистолета, потом стучит пистолетом по голове растерявшегося Пьетро:
— Длинноухий осел, я твои глаза излечу в два счета! Ну, пиши! «Уважаемая графиня! Недостойный вашей любви, в порыве позднего раскаяния при сем прилагаю данное вами обручальное кольцо. Вы свободны. Надеюсь, ваша жизнь будет счастливее с более достойным человеком, чем я. С глубоким уважением ваш бывший супруг».
— А подпись, господин полковник?
— Не надо, чурбан. Вот кольцо. Отнеси письмо и кольцо в спальню синьоры и положи у изголовья. Завтра объяснишь, что я был так потрясен, что не смог сам написать. Иди!
Ошалевший Пьетро неловко бросается к двери.
— Потом зайдешь в мою спальню и принесешь оттуда подушку, простыни и одеяло. Я буду до отъезда графини жить в кабинете. За графиней ухаживайте вдвое внимательнее, чем до сих пор. Понял?
Когда одно из кресел раскинуто и превращено в постель, Гаэтано добавляет: