Письма солдат

Максимушкин Андрей Владимирович

— Тяжелого привезли, сапер, — проворчал один из соседей, замотанный в бинты танкист. — Ночью только тяжелых привозят. Спи, соратник. Утром познакомимся.

— Не спится, — Иван Дмитриевич обулся и вышел в коридор.

У операционной топтались Вавилов и двое солдат. При виде штабс-капитана рядовые отдали честь.

— Вольно, саперы. Аристарх Германович, кто там?

— Еремей Сергеевич.

— Черт! Господи, милостив будь грешному. Что случилось?

— На мину наступил наш капитан. Левая нога в клочья. В животе осколки, из афедрона,

простите, кровь хлещет, — ротмистр опустил голову. — Страшное дело. В батальоне перевязали, конечно, но что толку. Я машину схватил и погнал в Фор-де-Франс. Уже в дороге вспомнил, вы в этом же госпитале лежите.

— Не я один.

— Я имел в виду старших офицеров. Иван Дмитриевич, здесь курить можно?

— По лестнице вниз. Дверь на ночь закрывают, но засов изнутри открывается. Санитары ворчат иногда, но так, порядка ради.

На боковом крыльце с видом на мусорные баки Вавилов жадно затянулся папиросой. Выдул ее буквально в три глубокие затяжки.

— Пойдемте в приемный покой, — Никифоров взял соратника под локоть. — Там стулья есть. Присядете, или полежите, если невмоготу. Людей можно отпустить, пусть в машине отдыхают.

— Спасибо, Иван Дмитриевич. Я сегодня сам не свой. Дорого нам Мартиника обходится.

По дороге Никифоров поймал санитара и тихо попросил не будить жандарма, если уснет. Медбрат молча кивнул. Персонал госпиталя давно привык к таким посетителям. По расписанию при дивизионном госпитале положено общежитие для сопровождающих, но находилось оно за два квартала, вселение по записке от старшего воен-лекаря. Его как раз разбудили, когда вносили раненного. Сейчас готовится к операции. Отвлекать человека по пустякам никто не стал.

На утро Никифоров нашел жандарма сладко посапывающим на стульях в приемной. Саперы и водитель ночевали в машине. Ночи теплые, в шинели не замерзнешь.

— Штабс-капитан, — прозвучал за спиной знакомый дребезжащий голос.

— Доброе утро, профессор.

— Нарушаете режим.

— Ночью моего сослуживца привезли. Отдельный Кексгольмский саперный.

— Капитан с взрывным ранением?

— Он.

— Подлатали, вашего капитана. Идите в палату, штабс-капитан. Чтоб на обходе были на месте.

— Как прогноз? Жить будет?

Врач отвел глаза. Никифоров молча смотрел на морщинистое лицо профессора. Слова лишние. Все понятно. Нет смысла просить, что-то обещать, врач и так сделал все что в его силах.

Через три дня Кравцов умер. В сознание не приходил, его держали на морфии. Дежуривший при госпитале поручик Гакен побежал звонить в батальон. Сам Никифоров зло стучал кулаком по ни в чем не повинной парковой скамейке. Сапера душили слезы.

Через два часа приехали все. На дежурстве за соратников отдувался командир первой роты капитан Басов. Как тишком сказали Никифорову, бедняге выпал такой жребий, не повезло. Конечно всю толпу в госпиталь не пустили. С Кравцовым по двое, по трое прощались в мертвецкой.

— Петр Иванович, прошу скатайтесь на кладбище, выберите красивое место, —

шепнул адъютанту комбат.

— Лучше с нашими бойцами на восточной стороне, — Никифоров уже дважды провожал в последний путь своих саперов. Умерших в госпитале, само собой. Тех, кто погиб в бою, хоронили сразу. Маршрут батальона отметился крестами. В штабе старательно наносили все могилы на карты. Обычай завели еще в Азии, с подачи подполковника Никитина. При Чистякове порядок ни разу не нарушили.

Через три дня рота саперов на плечах пронесла гроб по улицам города. Никифоров как все шел пешком. После контузии на подъемах кружилась голова, но штабс-капитан держался. Вот и кладбище. Тихий старинный последний приют на тропическом острове. Под деревьями и на открытом пространстве ряды свежих могил.

Петр Гакен постарался, выбрал хорошее место под густым раскидистым, покрытым желтыми плодами кустом. Гроб опустили в могилу. Грохнули три залпа винтовок. Вот и все.

После кладбища, подполковник Чистяков отвел офицеров в сторону.

— Господа, простите, не в подобающем месте. Иван Дмитриевич, виноват, поминки в батальоне, вас вряд ли отпустят.

— Мою водочную порцию оставьте там.

— Совсем не хотите?

— Я лучше в церкви свечку поставлю. Врачи настрого запретили принимать, после выписки тоже нельзя.

Никифоров умолчал, что легкое вино ему позволительно. Сейчас после похорон на жаре одна мысль о спиртном выворачивала.

— Дело ваше. Знаю не к месту, дело не ждет.

Разговаривали близ ворот кладбища рядом с часовней. Прямо на крыльце сидел старый священник, перебирал четки. Напротив парк.

— Не буду долго размусоливать. Иван Дмитриевич, вы один из самых грамотных офицеров батальона. По возвращении в строй будете моим помощником. Роту передаете Андрею Ивановичу официально.

— Я всего две года на службе. Есть более достойные.

— Достойные есть, лучших мало. Если не знали, в действующей армии возрастные цензы отменены. Я сегодня отправил рапорты на новые звания лучшим и отличившимся. Манштейн обещал подписать все и сопроводить кратчайшим путем.

Никифоров прищурился. Морковка радовала, но за ней всегда следует кнут. К карьере Иван никогда не стремился, но как-то она сама находила его. Война как летний дождь, после нее все растет и колосится. Звездочки и просветы на погонах тоже, у выживших, разумеется. Такие вещи стоит принимать со смирением. Прибавка в жаловании тоже лишней не будет.

До госпиталя Ивана Дмитриевича довезли. С помощью верного Аристова спустился с подножки на землю, тепло попрощался. Проклятая контузия дает о себе знать, голова кружится.

— Вас довести до палаты?

— Нет, спасибо. До встречи, господа!

— Выздоравливай быстрее, Иван Дмитриевич, — комбат осторожно пожал руку. — Ты мне очень нужен.

У крыльца Никифорова встретил Антон Генералов.

— Проводили капитана в последний путь?

— Проводили. Честь по чести, Антон Капитонович.