Письма живых
Шрифт:
— Похоже вы совсем осоловели, Кирилл Алексеевич, — на плечо опускается рука.
— Сидите, сидите, господа. Без чинопочитаний, — успокаивает людей капитан первого ранга Кожин. — Я без дела зашел. Хочу посмотреть на тех, кому моряки жизнью обязаны.
— Не стесняйтесь, присаживайтесь, Евгений Павлович, — один из унтеров мигом отодвигает стул.
— Спасибо, Ефим Власьевич. Я лучше стоя.
Командир авианосца подошел к раздаче, вытащил початую бутылку и набулькал себе с полстакана.
— Господа, помянем наших соратников, тех, кто не вернулся на корабль и уже не вернется
Шорох одежды, грохот стульев. Люди поднялись на ноги. Все взгляды обращены на Кожина.
— Простите. Райской обители, мои друзья, — с этими словами Евгений Павлович залпом выпил вино.
По пути к выходу Кожин опять остановился у Никифорова.
— Идем на Тринидад, пополняем танки и прямиком на Балтику. Не вешай нос, племянник. Через час объявлю по громкой всему экипажу.
Лицо Кирилла расплылось в широкой улыбке. На Балтику. Там ждут. Там бабушка с дедушкой. С ними сестренка, маленькая Юля. В Петербурге живет Инга. Никто не знает, на какой завод встанет ремонтироваться «Выборг», но увольнения обязательно будут. Иначе и представить себе невозможно.
Капитан первого ранга Кожин не обманул. Командир сам по трансляции поздравил экипаж с победой, поблагодарил людей за службу, вспомнил погибших, пожелал скорейшего выздоровления раненным, и только в конце добавил, что идем в Россию. Естественно, маршрут, промежуточные порты остаются секретом.
На баке Сергей Оболенский раскуривает папиросу. Взгляд штабс-капитана отрешенный, выражение лица задумчивое. Собравшиеся на перекур моряки держались поодаль. Больше летчиков не наблюдалось. Нет, из-за шпиля поднялся унтер-офицер Тарасов, приветственно махнул своему командиру звена.
— Я думал ты в столовой с гитарой, — Кирилл присел на киповую планку рядом с командиром 2-й эскадрильи.
— Знаешь, душно там. Грудь давит. Не могу в низах находиться. На палубу, на чистый воздух под звезды тянет.
Кирилл согласно кивнул и закурил. На небе действительно яркие тропические звезды. Ночь в этих широтах наступает быстро, нет привычных европейцам долгих сумерек. Поблизости от офицеров пристроился Паша Тарасов. Унтер видимо уже покурил, потому спокойно сидел на якорной цепи и глядел на море поверх фальшборта.
— Кирилл Алексеевич, ты утром не хотел ни в кого стрелять, а смотрю на твоем «Сапсане» новые молнии рисуют.
— На твоем тоже, Сергей Павлович, — парируя следующий вопрос Кирилл пояснил. — Не хочется, но приходится успевать первым.
— Верно. Мы стреляем, чтоб не выстрелили в нас, а они стреляют, чтоб не выстрелили в них. Круговорот стали под облаками.
Сергей Оболенский тщательно загасил окурок в ящике с песком.
— Я все пытаюсь найти ответ на вопрос: зачем мы воюем?
— Никто не знает. Помнишь: «Сначала было слово»? Так вот, вторым оказалось слово «война». Все всегда воевали, все попытки установить прочный мир с блеском провалились.
— Я не об этом. Не путай, Кирилл Алексеевич, — поморщился Оболенский. — Я прекрасно понимаю, тогда в 40-м мы атаковали
— Знаешь, Сергей Павлович, хороший вопрос, — Никифоров задумался. — Насколько я помню, войну нам объявили янки, хотя царь прямо заявлял, что дальше Европы не пойдет, нас все устраивает, претензий к Штатам у нас нет. Не знаю, правильно, или нет, в университете не учился, после ремесленного училища сразу в летную школу пошел.
— Я думаю, мы воюем именно здесь, бомбим Эспаньолу и Ямайку, штурмуем Панаму, перекрываем базами Атлантику, чтоб нам не пришлось драться там. Чтоб не пришлось защищать Романов-на-Мурмане, прикрывать линкоры в Датских проливах, чтоб не сбрасывать в море плацдармы на Галиполи и перекрывать минами Дарданеллы, чтоб не пришлось сбивать врага в небе над Петербургом.
— Тоже так думаю, командир, — заметил Тарасов. — Защищаться всегда лучше не на своей земле. Земля то защитит, да ей самой достанется.
— У нас всех в России родные остались, друзья, хорошие соседи. Я не хочу, чтоб им на головы падали бомбы. Я не хочу, чтоб у нас вводили карточки, как в Германии, чтоб люди в моей стране голодали. Наоборот, я хочу вернуться домой и видеть открытые довольные рожи, я хочу слышать счастливый детский смех, знать, что соседу в очередной раз повысили жалование, соседские мальчишки в которыми я играл в отрочестве завели свое дело, переженились, дети сытые и обутые. Вот за это я дерусь. За свою страну, своих соседей. И за себя, конечно, — тихо добавил Кирилл.
— Читал в газетах, царь отдал немцам половину акций Суэцкого канала, — Тарасов хитро прищурился. — Думаю будет справедливо, когда немцы нам отдадут половину Панамского канала.
— Наверное, это так, господа. Несгибаемый Алексей своего не упустит, своих не оставит.
— Все правильно. Только знаете, мне советовали… — Кирилл сдержался на полуслове. Есть вещи, которые не стоит говорить даже лучшим друзьям. Никто пока не должен знать, что после войны Кирилл Никифоров собирается подавать в отставку. Рано. Нельзя. И дело здесь не в карьере, а в доверии. В последнее время слишком утончилась грань между своими и «не чужими», скажем так. Очень легко перейти в другую категорию и не заметить.
Глава 17
Санкт-Петербург
28 августа 1942. Князь Дмитрий
— У меня хорошее отношение к вашему отцу, но я ничего не знаю о вас, — Дмитрий смотрел на сидевшего напротив в свободной позе мужчину.
— Мне дали поручение получить ваши советы, Дмитрий Александрович. Наш известный родственник настойчиво рекомендовал не пропускать ни единого слова, мотать на ус и стать вашим другом. В противном случае, — молодой, человек развел руками.