Плачь, Маргарита
Шрифт:
В середине августа наконец пошли дожди, и дышать стало легче. На семнадцатое фюрер назначил политсовет, дав понять, что для решения чрезвычайно важных вопросов желает видеть у себя всех. «Все» оставались все теми же — Гесс, Геринг, Геббельс, Гиммлер, Ганфштенгль, Розенберг, Дарре, казначей Шварц и Гоффман с ассистенткой… Особо были приглашены Рем и Штрассер, нечастый гость в Бергхофе, а также еще ряд лиц, среди которых — Гейдрих и Борман. Этот последний приехал первым, и уже шестнадцатого фюрер испытал некоторое облегчение от той атмосферы подобострастия,
«Ненавижу праздники и лето! — пожаловался ему Гитлер. — Пустопорожнее время!»
Под вопросом оставался приезд Роберта Лея, который в апреле, едва добравшись до Кельна, свалился там с жесточайшим воспалением легких и до сих пор не выздоровел окончательно. Болезнь проходила очень тяжело, и если бы не друзья Брандта, приславшие из Англии какой-то сверхновый, толком не опробованный препарат, партия, пожалуй, лишилась бы одного из своих самых верных членов. Сам Лей в разгар болезни уже сказал примчавшемуся в Кельн Гессу что «все это к лучшему» и «теперь все встанет на свои места»…
Рудольф провел на Рейне около полутора месяцев, пока угроза жизни не миновала окончательно, однако Роберт оставался таким слабым и выздоравливал так медленно и неохотно, что в середине июля Гесс снова приехал в Кельн. На этот раз он приехал вместе с сестрой, которая, впрочем, так и не увидела своего возлюбленного. Как ни бунтовала в ней страсть, чувство деликатности победило — ведь все это время Роберт находился в кругу семьи, и именно жена приняла на себя весь ужас последней недели апреля, когда никто не знал, чем все кончится.
И все же близость Греты сделала свое дело. Узнав от Рудольфа, что она в Кельне, Роберт воспрял духом, первым признаком чего стала просьба принести ему свежие газеты.
— Я знаю, что мы едва ли будем вместе, — печально сказала Маргарита Рудольфу. — И все же мы вместе навсегда.
17 августа, когда в Бергхофе у фюрера проводилось совещание, Маргарита и Ангелика встретились в Мюнхене и поразились переменам, происшедшим в каждой за четыре месяца разлуки. Перемены эти обеих не порадовали.
Лето с родными в Вене, безусловно, доконало бы Ангелику, если бы не ежедневные занятия пением, за которые она выслушивала ежедневные упреки от прижимистой матери и не стоившие, впрочем, той ни пфеннига. Но уроки были настолько дороги, что фрау Раубаль просто не могла молчать, зная, какие суммы сжирает «эта дурь».
«Если твоя богатая подруга не находит деньгам лучшего применения, то мне ее искренне жаль, — твердила она дочери. — Но у тебя-то должна совесть быть».
Даже Фри, устав от постоянной «пилежки», вступалась за сестру, но мать это еще больше раздражало. Уроки в консерватории и письма Вальтера из Мадрида, а затем Парижа — вот чем жила душа Ангелики в это знойное, кризисное лето 1931 года.
Внешне Гели сделалась настоящей неврастеничкой — она вздрагивала от резких звуков, сжималась от грубых слов посторонних на улице, часто плакала.
Маргарита, напротив, выглядела самоуверенней, тверже — то
Два дня назад он сказал ей по телефону, что, скорей всего, не поедет в Бергхоф из-за плохого самочувствия и слабости («Какой от меня там прок, если я сплю по двадцать часов в сутки?»), а будет в Мюнхене к двадцать второму, когда туда возвратится Гесс.
— А я давно в Мюнхене, — напомнила Маргарита.
Вальтера Ангелика ждала уже сегодня. Едва она заикнулась в письме, что возвращается, как он тут же ответил телеграммой и, бросив все, помчался в Германию. Его экстренный отъезд был понят его новыми друзьями, и Елена-Гала напутствовала его словами: «Любовь всегда побеждает. Даже если не успевает этого осознать».
Чтобы обмануть охрану, Маргарита и Ангелика отправились на квартиру Роберта; потом, спустившись вниз, Маргарита сказала консьержке, что они переночуют здесь, а это значило, что машина с двумя телохранителями будет всю ночь стоять напротив входных дверей, и черный ход останется вне наблюдения.
О местонахождении Ангелики Вальтера уведомил его приятель, безалаберный и ленивый сноб фон Шуленбург, под именем которого Гейм однажды у всех на глазах танцевал со своей возлюбленной. Граф скучал сейчас в Мюнхене и с удовольствием выполнял поручения Гейма, проявляя не свойственный ему энтузиазм, чтобы, как он выражался, «насолить выскочке в коричневых штанах» (должно быть, спутал штаны с рубашкой).
Их план полностью удался. Поздним вечером Вальтер незамеченным проник в квартиру Лея, и Грета тотчас ушла в свою спальню и потушила там свет, чтобы счастливая пара забыла о ее присутствии. Гессовская склонность к суевериям, до того почти не проявлявшаяся, нашептывала ей: «Если у них все сложится, то и у нас…»
Утром Гели призналась ей, что теперь они с Вальтером муж и жена.
— Ты меня осуждаешь? — робко спросила она подругу.
Грета положила ей руки на плечи.
— Мы с тобой самые счастливые! Теперь… этого у нас никто не отнимет.
Гели испуганно посмотрела на подругу.
— Как, и ты?
— Еще весной.
— Значит, он должен привезти тебе развод?
— Нет, не должен. — Маргарита засмеялась. — Господи, какая ты…
Это было непонятно.
— Я думала, что буду ненавидеть его жену, — уже серьезно призналась Маргарита. — Но я уважаю ее и… стыжусь.
— Но ведь он, ведь у него…
— Был легион любовниц?.. — Грета снова рассмеялась. — Все это было до меня! Но его жена и его дети — это теперь для меня почти то же, что он сам.