Плачь, Маргарита
Шрифт:
— Сейчас? — Она не поняла.
— Грета, я хочу сделать официальное заявление о временной амнезии в связи с длительным употреблением алкоголя. Тогда меня, возможно, освободят от ответственности… — Он запнулся. — Но это будет предано огласке. Ты понимаешь меня?
— У тебя в самом деле с памятью?..
— Нет! Нет! С Зендлером я все выдумал! Я прекрасно помню, как обозвал его. Но слова сорвались глупые, и мне стыдно и противно за себя. Тем не менее я буду настаивать на амнезии.
— Почему?
Лей
— Потому что потом я сделаю второе заявление. Я попрошу освободить меня от всех партийных обязанностей в связи с… невозможностью их выполнения.
— А потом? — еле слышно спросила она.
— А потом мы с тобой уедем. Я еще не знаю, как мы будем жить. Еще не решил. Я химик, экономист; у меня диплом юридического факультета. Я летчик, наконец! Родители оставили мне состояние, в котором я до сих пор почти не нуждался… Одним словом…
— Роберт! А ты сможешь так?
— Я хочу, чтобы ты была со мной, а другого выхода не вижу. Я попробую. Я люблю тебя.
— А Руди знает? — Она все еще боялась обрадоваться.
— Я ему говорил. Возможно, когда-нибудь он простит меня. Если ты будешь счастливой. Но вот Эльза…
— Эльза все поймет! Она будет рада! Он вздохнул.
— Главное — нам с твоим братом не рассориться, с остальным справимся как-нибудь.
— Конечно, справимся! — Она обняла его и принялась целовать с жадностью и страстью, постоянно прорывавшейся в ней со зрелой женской силой.
Лей минуту отдавался этим ласкам, закрыв глаза, потом пробормотал что-то насчет галстука и рубашки. Она поняла, что сейчас не нужно возражать. Сейчас ему нужна была помощь.
Он возвратился довольно скоро, часа через полтора, сообщив, что сделал лишь полдела: побывал в суде.
— Но обратной дороги нет, — сказал он Маргарите. — Мне назначат психиатрическую экспертизу, и вообще меня ждет, по-видимому, много такого, что тебе едва ли понравится. Франк, конечно, уже знает и сообщил… Кому он сообщил, не могу точно сказать, но — Боже, сделай так, чтобы не Рудольфу!
Но именно Гессу адвокат фюрера Ганс Франк позвонил прямо из здания мюнхенского муниципального суда, и первыми его словами были:
— Я в растерянности. Лей настаивает на амнезии. Похоже, это серьезно. Кто-то должен его переубедить.
Рудольф поздно вечером заехал к Лею, настроившись на неприятный разговор. Маргарита, приоткрыв дверь спальни, показала ему бесчувственного Роберта, иронически предложив поставить какую-нибудь пластинку.
— Тогда ты мне объясни, что за фантазия весь свет оповещать о своих пороках, — накинулся на нее брат. — Он предупредил тебя о последствиях?
— Да, — отвечала Маргарита, потупившись. — Психиатрическая экспертиза и прочее. Но другого выхода нет.
— Есть. Единственный выход — извиниться!
—
— Другие помнят!
— Другие пусть и извиняются. Гесс попытался взять себя в руки.
— Грета, если вы с ним об этом говорили, пожалуйста, объясни мне разумно, откуда такое странное поведение. Это не похоже на него. Я знаю Роберта! Он практик, он всегда все просчитывает. Он лишен лжепринципов! Наконец, он просто умен! Но сегодня вечером сделал глупость. Почему?
— Он сказал, что если хотя бы раз позволит себе отвечать за то, чего не в состоянии осознать как вину, то… то этим могут воспользоваться и он сделается марионеткой.
Гесс минуты две походил по комнате, размышляя. В словах сестры слышалась какая-то фальшь; но по сути он принимал логику Лея, она была понятна ему. О том же, по-своему, говорил и Гитлер, не желавший ломать внутренние устои человека, на которого в ближайшем будущем рассчитывал опереться.
И все-таки…
— Чувствую, врет девчонка! — сказал он Эльзе, вернувшись домой. — Логично, разумно, но… врет.
— Что ж, если и так, — отвечала она. — Соврать, но спасти мужа и ребенка — это простительно.
Уезжая от Лея, Гесс захватил с собой Ангелику. Он отвел ее к Гитлеру, который не спал, дожидаясь ее возвращения и результатов беседы с Робертом.
— Ладно, — сказал фюрер, выслушав Гесса. — Я прошлой осенью за тебя боялся так же, как теперь — за него. Ты сам видишь — он на пределе. Я не удивлюсь, если снова напишет рапорт об отставке. Вот что меня беспокоит по-настоящему! Пусть ведет себя в этом деле как считает нужным. Ситуацию исправим без него.
Уже ночью Адольф толкнул дверь в комнату Ангелики, и дверь эта оказалась незапертой.
Гели ждала визита и приготовилась. Она понимала, чего потребует дядя, и стиснула зубы, твердо решив вытерпеть все.
— А потом… ты меня отпустишь? — сказала она, когда он молча расстегнул первую пуговицу на ее блузке. — Поклянись?
— Ты любишь его? — глухо спросил он, продолжая расстегивать пуговки.
— Да. Мы поженимся.
— Ты пожалеешь… ты…
Она удержала его руки.
— Поклянись!
— «Отпустишь». А что мне еще остается?
— Нет! Поклянись!
Он рванул на ней блузку, но она снова удержала его руки.
— Поклянись!
— Ладно. Обещаю.
Она не думала, что придется выдержать такое…
Смерть казалась ей облегчением. Она и была уже мертвой, ничего не чувствовала, лишь остатки сознания цеплялись за милое имя Вальтер. Вальтер, Вальтер, спаси меня! Внезапно душившая ее тяжесть отвалилась прочь; холодные руки схватили ее и с силой швырнули на постель. Первого удара она почти не ощутила; второй и третий пришлись в грудь, четвертый — в голову; потом ее снова схватили и приподняли.